Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Нет, он не может думать. Он замер в мучительном ожидании. Оцепенение сковало его глаза, его душу. Небо клубится свинцовыми тучами, оно набухло влагой, оно страждет, но никак не может излиться дождем. Отчего?

…Маленькая комната. Он лежит в детской колыбельке. Ему мучительно хочется схватить ручонкой балки деревянного потолка. Но до них не дотянуться. Отчего?

…Снежный холм в Симле. Он скользит вниз по крутому скату. Минуту назад ему было так весело! И вдруг — падение, и это внезапное чувство печали. Наверху задорно хохочет Савитри. Он ушибся, ему больно, его терзает досада. Отчего?

…Волнующееся море, которому нет предела, у которого нет берегов. Режущий волны пенный островок корабля. Бешеный ветер. Человек, поднявшийся по трапам до самой пароходной трубы. Пресный вкус омлета. Желание заглянуть в грядущий день. Воспоминания о покинутом доме… Отчего?

…Он ждет то, чего сейчас нет. Оно должно быть. Без него все существует лишь вполовину. Пусть все будет цельным, ничто не должно быть вполовину! То, чего он ждет, где-то затерялось — в небе, в этом мраке, в нем самом. Без него все неполно, все половинчато. Но создать его не удается. Отчего?

…Сверкают убегающие вдаль полосы рельсов. По ним катится поезд. Но он пуст. Поезд останавливается… Пристально смотрят глаза женщины, закутанной в шарф. Что-то должно было произойти, но не произошло. Отчего?

…Что-то рухнуло во мраке. Что-то рассеялось и исчезло. Ускользнуло, едва коснувшись рук. Руки бесцельно блуждают во мраке. Душа блуждает во мраке. Душа устала от поисков, она страдает от бессмысленности блужданий, она говорит, что цель недостижима. Но она же верит, что искомая цель не призрак, не ложный отблеск, но реальность. Ее можно достигнуть… В светофоре меняется цвет сигнала. Поезд подходит к перрону. Но он пуст. Замерзшие руки, засунутые в карманы пальто, жаждут теплых перчаток. Отчего?

…Сыплется мелкая изморозь. В кожу вонзаются колючие иглы инея. От этих уколов нет спасения. Отсвечивает мокрый пол балкона. Тучи непроглядны и бездонно глубоки. Все пусто кругом. Отчего это?

…Дон! Дон! Два часа ночи. Время двинулось? Нет, оно на той же застывшей точке. Бессмыслен, как мертвые экспонаты в музее, голос часов. Время безнадежно замерло. Руки блуждают во мраке. Душа в смятении. Ей нужна надежда…

Внизу звенит колокольчик. Вздрогнув от неожиданности, он вскакивает с места. Включает свет в комнате. Его волосы мокры от инея. Он спускается вниз и отпирает дверь.

— Ты?!

Время порывисто срывается с места и мчится вперед. Входит Нилима. В глазах ее растерянность и беспомощность.

— Ты? Так поздно?

Харбансу не верится, что она и на самом деле вернулась.

— Я прилетела самолетом, — отвечает она и — стук-стук-стук — поднимается вверх по лестнице.

— Разве у тебя были деньги на самолет?

— Нет, но мне удалось улететь.

— А твои вещи?

— Они в аэропорту. Съезжу за ними завтра.

Войдя следом за ней в комнату, он хочет обнять ее, но она отстраняется от него.

— Мне холодно, — говорит она. — Я должна приготовить себе кофе.

— Ты же знала, у меня нет денег, — тоном обвиняемого говорит Харбанс. — Было только три фунта, я выслал их тебе. Но почему ты не приехала поездом?

— Я не могла решить, стоит ли мне вообще приезжать. Да и теперь, если бы чудом не оказалось свободное место в самолете, то пожалуй…

— Пожалуй, что?

Не отвечая, она включает газ.

— Пожалуй, что?

— Пожалуй, я и не вернулась бы, — резко заключает она и ставит кофейник на огонь. Харбанс оглядывается на мокрый стул, выставленный им на балкон, медлит, потом тоже подходит к газовой плите.

— Савитри!

— Сколько раз я просила не называть меня так!

— Как мне кажется нужным, так я тебя и называю. Что ты сказала? Ты знала, как я тревожился за тебя?

— Да, знала.

— И все-таки могла так думать?

— Если думала, значит, могла.

— Нилам!

Он насильно обнимает ее, прижимаясь холодными губами к таким же холодным ее губам. Ему кажется, что в его объятиях ледяное изваяние.

— Ты могла покинуть меня и жить от меня вдалеке?

Глаза у нее закрыты.

— Думала, что смогу.

— Но почему? Почему ты думала так?

— Потому что хотела жить без тебя. Ты сам знаешь, между нами встало что-то такое, что обоих нас раздражает. Мы оба пытались устранить это «что-то», но безуспешно.

— Сейчас я не хочу об этом слышать. Не время говорить об этом в половине третьего ночи. Делай себе поскорее кофе. Пора в постель. Все разговоры оставим на утро…

Его губы, скользнув по щеке и виску Нилимы, касаются ее шеи.

— Вот-вот, я знала, что только за это ты меня и любишь. Только из-за этого ты нуждаешься во мне. — Она отстраняет шею от его губ.

— Только из-за этого, говоришь? — Голос его наливается гневом.

— Ты же сам сказал — пора в постель!

— Как ты несправедлива ко мне!

— Я! Я несправедлива к тебе?

— Ты и в самом деле не можешь понять меня.

— Я не могу понять тебя?

— Ладно, пей кофе. Поговорим завтра.

— Иди, ложись. Я выпью кофе и тоже лягу.

Он снова обнимает ее. Вода в кофейнике закипает.

Некоторое время спустя, уже лежа в постели рядом с Нилимой, он, полумертвый от пережитого, спрашивает:

— Почему ты сегодня такая… будто вся изо льда?

Она беспокойно двигается в постели.

— Откуда мне знать!

— Прежде ты не была так холодна ко мне. Почему?

— Тебе это лучше известно.

Подсунув ей под шею руку, он поворачивает к себе ее лицо.

— Сави!

Тело Нилимы напрягается, цепенеет, веки ее упрямо смыкаются.

— Сави! Почему ты хотела бросить меня?

Нилима открывает глаза. В них затаенная скорбь.

— Мне хотелось найти в себе силы остаться там. Но я не осталась. Значит, не смогла.

— Но почему ты думала об этом?

Лед вдруг начинает таять. Оцепенение уходит из тела Нилимы. Губы ее начинают дрожать, на глазах выступают слезы. Она плачет, громко всхлипывая, и прячет лицо у него на груди.

— Банс, я не могу бросить тебя, не могу жить без тебя…

Харбанс гладит и гладит ее по спине. Она все плотнее прижимается к нему.

— Ну, так почему же ты думала об этом?

— Ты вынудил меня…

— Я?

— Кто же еще? Если бы я сама хотела уйти от тебя, разве приехала бы из Индии сюда, в такую даль? Вспомни, как ты на следующий же день после нашей свадьбы всячески давал мне почувствовать, что вовсе не нуждаешься во мне. И мне стало казаться, будто и вправду ты мучаешься только из-за меня. Не будь меня, ты…

— Не надо, молчи! Я не хочу ничего об этом слышать.

— Я и молчала, Банс, я всегда молчала! Если бы не твоя отчаянная телеграмма, я не вернулась бы. Это ты опять позвал меня. Знаешь, о чем я думала все эти дни: без меня ты будешь счастлив, будешь спокойно заниматься делами. Может быть, Бала или кто-нибудь другой станет приходить к тебе. От таких мыслей мне было и покойно на душе, и в то же время больно. Я ревновала тебя ко всем. Я представляла, как ты будешь говорить с ними обо мне, о том, как ты несчастлив со мной…