Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Фотограф поминутно чертыхался. Чем дальше углублялись мы в Лоскутный переулок, тем теснее сходились облезшие, мрачные стены домов. Наконец двум людям идти рядом стало невозможно, теперь мы были вынуждены пробираться друг за другом. От сырости и какой-то липкой дряни было так скользко, что приходилось рассчитывать каждый шаг… Долгое, с самого утра, без крошки хлеба и капли воды во рту, блуждание по грязным задворкам измучило моего фотографа. Было видно, что он мечтал поскорее сделать два-три последних снимка и удрать отсюда. Но мне все казалось, что для хорошего очерка материала пока маловато, а я считал самым необходимым для себя с первых дней доказать редактору, что я способен профессионально выполнить любое задание.

Переулок напоминал громадную плевательницу, в которой слоями, год за годом, накапливалась гадкая слизь. Разве могли бы две или три фотографии дать истинное представление об этой жуткой клоаке? Каждый дом здесь, казалось, был поражен туберкулезом и изрыгал вместо кашля острое зловоние, плач детей, женскую брань. Фотограф наконец не выдержал и заявил решительный протест. Лишь с трудом мне удалось уговорить его пройти хоть немного дальше. Из ближнего к нам домика вышла женщина с ворохом мусора в руках, намереваясь выкинуть его прямо в переулок, но, завидев нас, замерла в нерешительности. Различив сетку морщин на ее лице, я сразу вспомнил свое житье в Мясницком городке и мою хозяйку, тхакураин. Женщина все-таки отважилась выкинуть мусор чуть не под ноги нам и торопливо юркнула в дверь. Но мой коллега успел сфотографировать ее. Он надеялся, что на том его мучения и закончатся. Подкрутив пленку и поспешно зажав нос платком, фотограф проговорил:

— А вот уж дальше ни за что не пойду. Если желаете, идите один. Я подожду вас там, за углом.

— Но нам надо побывать еще кое в каких местах, — возразил я. — У меня почти нет материала. До сих пор мы с тобой видели только жизнь средних, более или менее обеспеченных горожан. А я хочу обойти настоящие трущобы, где живет последняя беднота.

Я не желал предоставить редактору еще один случай упрекнуть меня в верхоглядстве и недобросовестности. Его иронические усмешки давно не давали мне покоя.

— Нет уж, хватит! — взбунтовался фотограф. — Да и что это вы себе за очерки такие придумали!

— Разве ты не знаешь, что это особое задание редактора?

— На него тоже иногда придурь находит! — Фотограф решительно не желал делать ни единого шага дальше. — Посоветуйте ему самому потолочься здесь денек. Сказать по совести, такую работу он обычно поручает тому, с кем хочет свести счеты. Уж я-то его знаю! Вы у нас первый год, а я кручусь под его началом целых шесть лет. Поверьте, всю эту канитель он затеял из-за выборов или еще чего-нибудь в том же духе. Вам, конечно, пока невдомек их грязная кухня…

— Ну, хорошо, снимков у нас набралось порядочно, — сдался ж. — Можешь возвращаться в редакцию. А я еще поброжу. Но оставь, пожалуйста, свою малую камеру. Если будет нужно, я сам сделаю несколько кадров.

Фотограф с готовностью снял с плеча маленький фотоаппарат и протянул его мне.

— Пойду-ка выпью где-нибудь чаю, — сказал он, сразу повеселев. — А то как бы меня, чего доброго, не стошнило.

Он исчез за углом. Я сделал несколько записей в блокноте в задумался. Куда двинуться теперь? Было бы не худо пойти к Пахарганджу — там около места через Джамну сгрудились десятки лачуг, кое-как слепленных из ржавых кусков жести, старых циновок и мешков. Да и весь этот стихийно возникший поселок выглядел сверху, с моста, гигантской свалкой. Я понимал, что мой кратковременный набег почти не имел смысла, как было, по всей видимости, бессмысленным и все, чем я теперь занимался. Правда, там я мог натолкнуться на факт, который подсказал бы мне хороший заголовок для очерка. Это было бы очень кстати. Конечно, несколько вариантов я уже придумал заранее, но желательно было найти что-нибудь особенно меткое, дабы наверняка лишить редактора возможности поиронизировать надо мной.

С другой стороны, хотелось заглянуть сегодня в Мясницкий городок, бывший когда-то не чужим и для меня. В конце концов чисто человеческое чувство одержало верх над всем прочим, и, наняв от Чандни-чоук скутер, я слез с него уже на площади Садар. Оттуда я намеревался, как и прежде, через Дровяной рынок выйти к знакомым переулкам.

Дровяной рынок поразил меня своим нынешним видом. Даже зная, что с недавних пор проституция запрещена законом, я не ожидал увидеть его столь переменившимся. Вместо крохотных, похожих на птичьи клетки, каморок вдоль четырехугольной ограды расположились лавки и оптовые комиссионные конторы по продаже зерна. Лишь местами виднелись еще ржавые решетки на окнах и забранные железными прутьями двери, помнившие дела минувших лет. Ничто иное не наводило на мысль о бурном прошлом этого ужасного места.

И все-таки я невольно прибавил шагу — видимо, душа моя переменилась за эти годы не в такой степени, как сам базар. До поселка Харпхуль я шел в каком-то странном оцепенении. Уж не слышал ли я снова эхо собственных шагов, впитавшееся на долгие годы в эту мостовую, в эти почерневшие стены домов? Или вновь в моем воображении оживали тени головок, выглядывавших некогда из-за решеток? И разве само ушедшее время не тревожит нас порой далекими своими отголосками?

В поселке Харпхуль все шло прежним чередом — жизнь тема тем же вялым, замедленным ходом. Те же лавки, те же лотки, те же люди, лениво бредущие по своим обыденным делам. На углу переулка, ведшего в глубь Мясницкого городка, я увидел толпу, какая частенько собиралась прежде вокруг бродячего фокусника, а то и факира с медведем или обезьяной. Но на этот раз я стал свидетелем своеобразного торга. Посередине толпы зевак, подхватив пальцами края зеленого покрывала, кружилась в танце девочка лет тринадцати — четырнадцати. Она напевала песенку из нового кинофильма:

Кое-кто уже держал в кулаке скудную и жалкую приманку — несколько мокрых от пота монет. Когда девочка приближалась к кому-нибудь из возможных клиентов, тот пытался схватить ее за руку и удержать возле себя. Но хозяин, подыгрывавший танцу на фисгармонии, успевал вовремя сделать ей едва заметный знак глазами, и она, набивая цену, продолжала скользить по кругу.

— Людей ничем не застращать! — сказал мне прохожий в набедренной повязке, когда мы вместе с ним отделились от толпы и прошли несколько шагов рядом. Минуту назад он, как и я, поднявшись на цыпочки, но без интереса смотрел через плечи впереди стоящих зевак на этот замаскированный торг. — Власти у нас мудрые, да только наш брат еще мудрей. Верно я говорю?