Исаак Башевис-Зингер - Фокусник из Люблина

— У рейферки, у врачихи этой я увидел её. Хорошенькая. Да и умненькая видать. Откуда мне знать, что и как? Говорит, муж ее оставил. И я подумал: «Пускай идет куда хочет, муж этот. А я хоть как-нибудь ей помогу». А про вас она только потом рассказала. Правда, упоминала про кунцнмахера, да ведь фокусники разные бывают. Кто по дворам с шарманкой ходит, тоже говорит, что он кунцнмахер. Но вы, пане Яша, артист. Первый класс! Тип-топ! Однако же чуть старше вас и больше понимаю. Голову даю на отсечение, здесь вам ничего не добиться. С вашим-то мастерством необходимо показать себя в Берлине, Париже, в Нью-Йорке. Лондон тоже неплохой город. Англичане обожают, чтобы их дурачили, и неплохо за это платят. А там у нас, в Южной Америке, вы были бы просто бог. Зевтл говорит, вы умеете усыплять людей. Как это называется? Магнетизм? Что же это такое все же? Я уже слыхал об этом, слыхал.

— Гипноз.

— Вы умеете это делать?

— Капельку.

— Как будто бы я это видал. И каждого можно усыпить? Человек засыпает?

— Как бревно.

— Значит, можно усыпить Ротшильда и утащить у него все деньги?

— Я же гипнотизер, а не преступник.

— Да-да, конечно, а все же… Как это у вас получается?

— Напрягаю волю, навязываю ее другому, передаю желание.

— Но как… Да, мир велик. Всегда происходит что-то новое. Открывают новые явления… Вот раз у меня была женщина, так она все делала, что я пожелаю. Захочу, чтобы заболела, и заболеет. Чтоб выздоровела — тут же выздоравливает. А когда я хотел, чтобы она умерла, моментально закрыла глаза.

— Эй, это уж слишком! — сказал Яша. Помолчал немного.

— Но это правда, чистая правда.

— Герман, что за глупости ты говоришь! — сказала Рейзл.

— Она стояла у меня на пути. Любовь — это прекрасно, но слишком много любви — ничего хорошего. Эта женщина обвилась вокруг меня, как змея, так что я и дышать не мог. Она была на пару лет старше и тряслась от страха, что я ее оставлю. Гуляю как-то по улице, а она, как обычно, по пятам. Так и ходит за мной. Я почувствовал, что задыхаюсь, и сказал себе: «Так больше не может продолжаться». — «Что ты хочешь? — она меня спрашивает. — Чтобы я умерла?» — «Оставь меня в покое», — говорю ей. — «Не могу, — говорит, — но если ты хочешь, я умру». Сперва я перепугался, но она привела меня в такое бешенство, что я уже начал думать: или моя жизнь, или ее…

— Не хочу слышать ни единого слова! Ни единого! — Рейзл заткнула уши.

Некоторое время никто не нарушал тишину. Слышно было, как в керосиновой лампе фитиль всасывает керосин. Яша глянул на часы.

— Мамочка! Ну растяпа же я!

— А сколько сейчас?

— В Пинчеве уже рассвело. Ну, ладно, я должен бежать. Зевтл, останешься тут на несколько дней. Эти люди тебя не обидят. Я потом расплачусь, — сказал Яша.

— Ну, ну, все уладится, — успокоила Рейзл.

— Куда же вы бежите, ну куда же? — вопрошал Герман. — Здесь каждый, лишь чуть припоздает, впадает в панику. Чего вы испугались? Там, в Буэнос-Айресе, мы ночью не спим. Если пойдешь в театр, пьеса закончится только к часу ночи. Но мы не расходимся по домам, а идем в кафе или ресторан, заказываем бифштекс, и только после этого начинается настоящий разговор. Когда расходимся, белый день на дворе.

— Когда же вы спите? — спросила Зевтл.

— А зачем это — спать? Пару часиков из двадцати четырех вполне достаточно.

Яша поднялся уходить. Поблагодарил за угощение. Рейзл смотрела на него: немного заговорщицки, немного вопрошающе. Казалось, она подает какие-то знаки. Даже приложила палец к губам.

— Заходите еще. Здесь никого не едят.

— Когда придете? — спросил Герман. — Мне надо с вами кое-что обсудить. Надо поговорить с глазу на глаз.

— Загляну как-нибудь.

— Не забудьте же.

Рейзл взяла лампу, чтобы посветить Яше на лестнице. Зевтл шла с другой стороны. Она взяла его за руку. На Яшу нашло детское веселье. Ему приятно было говорить на идиш, показывать фокусы. Здесь было как в Пяске, только еще веселее. Конечно, этот Герман — белый рабовладелец, торговец живым товаром, а Рейзл — его сообщница. Уму непостижимо, не поддается никакому пониманию, но все это время — те несколько часов, что они знакомы друг с другом, Герман ведет себя, будто он всецело предан Яше. Рейзл он, видимо, понравился. Кто может знать, за что мужчина может понравиться женщине? Может, его эксцентричные слова, необычные поступки она приняла за выражение симпатии или даже страсти? Свет от керосиновой лампы на мгновение осветил кучи бревен и всякого хлама на дворе. Дверь наверху захлопнулась, стало темнее. Зевтл прижалась к Яше.

— Может, мне можно с тобой пойти куда-нибудь?

— Куда? Не сегодня.

— Яшеле, я тебя люблю!..

— Подожди. Предоставь все мне. Делай, что скажу, что бы я ни приказал тебе.

— Хочу быть с тобой.

— Ты со мной будешь. Поеду за границу, возьму тебя с собой. Если у меня все будет хорошо, у тебя тоже. Будь готова ко всему и не задавай никаких вопросов. Прикажу стоять на голове — стой на голове. Поняла или нет?

— Да.

— Будешь делать, как я говорю?

— Да. Все-все.

— Подымайся назад.

— Куда ты идешь, а?

— Да есть тут одна ерундовина, которой надо еще сегодня заняться.

Низкая как вымерла. Ни одного человека. И ни малейшего шанса взять дрожки. Пришлось идти пешком, и поступь его была необычайно легка. Освещения никакого. Над кривыми крышами деревянных домишек нависало низкое небо городской окраины, густо усеянное звездами. Яша поднял глаза. Что, к примеру, там, на небе, можно подумать про него? Прошел всю Низкую, вышел на Дзикую, направился по ней. Сказав Зевтл, что есть еще кое-что, чем надо заняться еще сегодня, что, собственно, он имел в виду? Проспав целый день, теперь он был свеж, как огурчик, и в прекрасной форме. Возникло весьма эксцентричное желание немедленно увидеть Эмилию. Это уж чистое безумие. Конечно, она спит теперь. Да и ворота, небось, заперты. Но вылез же он из окна предыдущей ночью. Это ему пара пустяков. Там балкон есть. Он в мгновение ока вскарабкается. Эмилия всегда жалуется, что плохо спит. Можно внушить ей, что она ждет его, и тогда она откроет балконную дверь, если только она не открыта всегда. У Яши было такое чувство, что сегодня она уже не станет сопротивляться. Казалось, чудесным образом вдруг на ногах у него — семимильные сапоги. Вот он только что был на Дзикой. И вот — несколько минут — и уже на Рымарской. Бросил взгляд на банк. И колонны охраняют его, как гиганты-часовые. Ворота заперты, в окнах темно. Где-то там, внизу, сводчатые подвалы, которые хранят сокровища. Но где? Громадное здание. Прямо целый город. Чтобы все сделать как следует, требуется долгая зимняя ночь. Тут Яша вспомнил, что Ядвига как-то рассказывала ему о Казимире Заруцком, бывшем помещике, который продал имение и хранил деньги у себя дома, в железном сейфе. Он жил на Крулевской, недалеко от Прозной, совершенно один, не считая глуховатой служанки, которая дружила с Ядвигой. Яша даже не потрудился записать или запомнить адрес, его не интересовали эти темы, и уж во всяком случае — эта подруга, к которой ходила Ядвига. А вот сегодня вспомнилось. Что-то надо сделать непременно сегодня, подумалось ему. Сегодня я в форме. Полон сил.