Исаак Башевис-Зингер - Фокусник из Люблина

Так где же я теперь? Торопливым шагом вышел на Прозну, затем на Гжибов. Ни свистков, ни криков уже не было. Однако же стоило затаиться, так как полиция могла появиться и с другой стороны. Яша спешил на Навозную. Здесь по сточной канаве текли помои. Надо всем царил тяжелый запах конской мочи и навоза. А темень стояла такая, будто здесь солнце и не думало всходить. Ослепил уличный свет, и Яша стал, как вкопанный: шел яркий свет из отцепленного товарного вагона. Эта часть города представляла собою невероятную смесь товарных складов, маленьких базарчиков, пекарен. Повсюду запах паровозной гари, мазута, смазочного масла. Оказывается, Яша наткнулся на вагон для перевозки скота: там стояли лошади. Они подошли совсем близко, громко дышали, тыкались мордами, он вдыхал знакомый запах. Конюх выругался. И поделом Яше! Дворник замахнулся метлой в праведном гневе. Выйдя на тротуар, Яша увидел синагогу. Ворота открыты. Вошел старый еврей, под мышкой талес в сумке. Яша устремился туда. Уж здесь-то его не станут искать!

Синагога, по всей видимости, была заперта (свет не пробивался сквозь арочные окна). Яша приблизился. Вошел в помещение школы — бейтмидраша. На дворе огромные ящики: грязные, рваные страницы святых книг заполняли их доверху. Стоял пронзительный запах мочи. Яша отворил дверь. Так здесь же, оказывается, еще и ночлежка для бедных. Единственная поминальная свеча мерцала возле канторского возвышения, освещая лежащих на скамьях. Кто босой, кто в разношенных рваных башмаках, кто прикрыт тряпьем, а кто и так, почти нагишом. Стоял запах свечного сала, запах воска и пыли. Нет, конечно же, здесь уж искать не станут, убеждал он себя снова и снова. Подошел к свободной лавке. Сел. Сидел, ошеломленный, давая отдых поврежденной ноге. Куски навоза пристали к ботинкам, испачкались и брюки. Хотел было отряхнуться, но не пристало осквернять святое место. Кругом храпели, и в эту минуту глазам его предстала картина: пришли арестовать его, Яшу. Отворяется дверь, слышатся шаги полиции, стук копыт — это приближается отряд. Сейчас арестуют. Но все это одно воображение. Потом раздался зычный, хриплый голос: «Вставать! Вставать! Кончайте храпеть! Подымайте кости, лентяи вы этакие!» Это был шамес [37] Шамес — служка в синагоге. . Спящие зашевелились. Кто вставал, потягиваясь и зевая, кто просто поднялся и сел. Шамес зажег спичку. На мгновение осветилась его рыжая борода. Подошел к столу и зажег керосиновую лампу. И в эту самую минуту до Яши дошло, какого типа замок был у Заруцкого, как его отпереть.

Оборванцы потихоньку подымались, шаркая ногами по полу. Понемногу стали собираться евреи к утренней молитве. При утреннем освещении свет керосиновой лампы казался мертвенно-бледным. Нет, еще не утро. Скорее, предрассветные сумерки. Кое-кто из пришедших уже начал распевать утреннюю молитву, другие просто расхаживали взад-вперед. Их неясно очерченные фигуры напомнили Яше разговоры о мертвецах, которые молятся по ночам в синагоге. Колебались тени. Евреи что-то бубнили утробными голосами. Кто же они? Почему подымаются в такую рань? Когда же спят? — любопытствовал Яша. Вот он сидит здесь, врасплох застигнутый судьбой, размышляя, ломая голову, прикидывая так ли, этак ли, а в глубине души сознавая, что голова его забита ерундой. Он уже не хотел спать, пробудился, но что-то там, внутри, продолжало дремать еще с полуночи. Яша немного передохнул, ощупал левую ногу. Пронзительная боль, дергающие толчки и какое-то тянущее ощущение: оно начиналось у большого пальца, шло через лодыжку до самого колена. Яша вспомнил про Магду. Что он сказал ей, когда пришел домой? Да, за годы, что они вместе, часто он обходился с ней жестоко. Однако сегодня обидел еще больше, чем когда-либо. Теперь ясно, что, пока нога повреждена, не удастся дать ни одного представления, но Яша не мог перестать думать об этом. Он неотступно глядел на карниз, поверх арнкодеша. Узнал Скрижали с Десятью заповедями. Припомнилось, что еще вот этой ночью (или же то днем еще было?) он говорил Герману, что не вор вовсе, а фокусник. И вскоре же после этого отправился совершать кражу со взломом. Он, не способный понять собственные свои действия, теперь в унынии и смущении. Евреи надевают талесы, накладывают филактерии, привязывают ремешки, покрывают головы. А он, Яша, наблюдает все это с таким удивлением, будто он и не еврей вовсе и никогда этого прежде не видел. Уже собрался миньян [38] Миньян — необходимый кворум для коллективной молитвы: не менее десяти мужчин не моложе тринадцати лет. , можно начинать молитву. Юноши с пейсами, в ермолках [39] Ермолка — традиционный головной убор религиозного еврея: маленькая круглая шапочка, прилегающая к голове. , подпоясанные кушаками рассаживаются за стол, чтобы приступить к изучению Талмуда. Они вертят головами, жестикулируют, гримасничают. Наконец через довольно-таки продолжительное время наступает тишина. Они произносят нараспев Восемнадцать Благословений, и каждое слово здесь для Яши и привычно, и чуждо одновременно: «Благословен будь Господь наш, Бог наших отцов, Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова… дарующий блага, сотворивший все… питающий по доброте своей живых, по великому милосердию возвращающий к жизни мертвых. Тот, который поддерживает падающего, исцеляет больного, исполняет обещание возвратить к жизни покоящихся в земле…»

Яша переводил древние слова и думал над каждым. И это в самом деле так? — вопрошал он? Господь Бог действительно столь добр? Слишком уж темнит он. Чересчур он ослаб, не может сам ответить. На мгновение кантор смолк. Яша замер в полудреме, хотя глаза оставались открыты. Потом опять пробудился, слушая, как распевает кантор: «…и в Иерусалим, город твой, по милосердию своему возвратись, и обитай в нем, как обещал ты…» Ну что ж, они говорят это уже две тысячи лет, подумал Яша, но Иерусалим все еще в запустении. И будут повторять это еще две тысячи лет, а может, и все десять тысяч.

Подошел рыжебородый шамес:

— Если хотите помолиться, могу дать талит и тфилин. Это стоит копейку.

Яша хотел было отказаться, но, однако, сунул руку в карман, достал монетку. Шамес предложил разменять, но Яша отказался:

— Оставь себе.

— Спасибо преогромное.

Ужасно захотелось сбежать. Он не накладывал филактерии уже Бог знает сколько лет. А талес вообще никогда не надевал. Но не успел он даже сделать движение, чтобы подняться, как уже появился шамес с талесом и филактериями. И еще предложил молитвенник.

— Может, вам нужно прочесть кадеш [40] Кадеш ( Кадиш ) — номинальная молитва. ?

— Кадеш? Нет.

Не было сил подняться. Будто силы вообще оставили его. Обуял ужас. Что, если полиция уже поджидает там, на улице? Сумка с талесом лежала рядом, на скамье. Не спеша достал талес. Сидел и перебирал пальцами кисти. Казалось, каждый тут на него смотрит и ждет, что же он будет делать. Яша был в трансе: наверно, все зависит от того, что он сейчас сделает с талесом и филактериями. Не сделает как положено — все поймут, что он прячется от полиции… Начал надевать талес. Пытался понять, как именно надо его надеть на голову: поискал полоску, нашивку, хотя бы знак какой-то. Но не нашел ни вышивки, ни отделки. Повертел в руках цицес. Одна кисточка даже нахально залезла ему в глаз. Им завладел детский страх, боязнь осрамиться. Над ним же смеются. Собрались тут и хихикают за его спиной. Постарался надеть талес так хорошо, как только мог, а он все равно соскользнул с плеч. Вынул филактерии, но никак не мог определить, которая надевается на руку, а какая на голову. И какую следует надеть вначале? Попытался найти разъяснение в молитвеннике, но перед глазами плясали черные точки. Ничего не разобрать. Теперь искры как будто сыпались из глаз. Только не упасть в обморок! Этого не хватало… Подступила тошнота. Яша взмолился: Господи Боже! Отец небесный! Все, что угодно, только не это! С обмороком справился. Вынул платок, сплюнул в него. Огненные точки так и плясали перед глазами: красные, голубые, зеленые. Они то появлялись, то пропадали. В ушах так звенело, будто колокол звонит. Подошел старик. Сказал: «Здесь это, погоди… дай-ка помогу… засучи рукав… Левую руку давай, не правую…»