Франсис Карко - Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

— Боже мой! Боже мой! — простонала она.

Ей показалось, что Лампьё не ушел и, стоя тут же, в тени, замышляет какое-то темное и дурное дело. Она искала его глазами. Оглянувшись вокруг себя и не увидев его, она попыталась взять себя в руки… Нет, Лампьё не было здесь. Леонтина посмотрела внимательнее. Нагнулась. Улица, погруженная в полумрак, ничего ей не открыла. Казалось, странное спокойствие, точно сон, окутало ее.

— Где вы? — позвала Леонтина.

Впереди, на расстоянии, которое ей казалось невероятно далеким, улица упиралась в другую, дома которой были освещены огнями. На углу улицы, заслоняя эти огни, мелькали частые силуэты прохожих, производящих размеренные движения и спокойные жесты… Были видны крытые экипажи, лошади, спицы колес. Леонтина присматривалась к этим предметам, считала их, и мало-помалу расстояние, которое ее от них отделяло, перестало казаться слишком большим.

— Ну да, — сказала себе Леонтина, — это улица Дюссуб.

Она пошла по направлению, которое позволяло ей ориентироваться. Шаг за шагом, она двигалась вперед, как могла. Вправо от нее был рынок. Леонтина видела поднимавшийся от него высоко к небу сноп света, перерезаемый полосами дождя. Над темными домами душная атмосфера наполняла пространство, и густые пары облаком поднимались вверх и разрывались в лохмотья.

Чем ближе она подходила к перекрестку, тем больше оживление рынка приобщало к ночной жизни сотни разрозненных элементов: тряпичников с грубыми голосами, отворявшиеся двери, мокрые помосты, где можно было нанять двуколку по часам и на всю ночь, проходы, освещенные дрожащими огнями. Сливаясь с этим оживлением, Леонтина как бы принимала в нем участие и снова становилась сама собой. Она вглядывалась в людские лица, в предметы. Она забывала Лампьё. Тем не менее ее давила своей тяжестью невыразимая усталость, которую она тащила за собой, как кляча — тяжелый воз.

— Эй, девочка! — окликнул ее грузчик, согнувшийся под тяжелым мешком, которым задел ее.

— У-у! — крикнул другой.

— Барышня упала! — заметил лаконично третий.

Насмешки неслись вслед Леонтине, но она их не слышала.

Пробираясь в толпе и преследуемая глупыми шутками, она думала только о том, как бы не сбиться с дороги и кратчайшим путем достичь погребка Фуасса. Но верзила, стоявший, укрываясь от дождя, под навесом, тот самый, который только что ее задел, повторил как бы про себя почти невинным тоном:

— Барышня упала… в грязь.

— О, это пустяки! — ответила Леонтина. И, как бы извиняясь в том, что привлекла внимание, простодушно добавила: — Я не ушиблась.

— Хи-хи-хи! — захохотал незнакомец.

Между тем Леонтина приближалась к рынку, следуя по пути, который себе наметила, через улицы Гранд-Трюандри и Пьер Леско. Везде — во всех закоулках, в пивных, овощных лавках — оживленно сновали чернорабочие, нищие, угрюмые оборванцы. Тяжелые повозки двигались среди этого людского потока и останавливались перед амбарами. Подходили носильщики и разгружали тележки, из которых одни были нагружены разрезанными пополам свиными тушами, другие баранами; некоторые лениво пробивали себе путь через загроможденные проходы, заваленные свернутыми или лежащими в кучах шкурами, издававшими запах скотобойни.

— Вот! Наконец! — сказала Леонтина.

Она прошла своей разбитой походкой две или три сотни шагов и спустилась в погребок.

В это время — было около полуночи — у Фуасса обыкновенно бывало не много посетителей, но теперь, из-за облавы, погребок был полон народу, и никто не решался выйти на улицу.

— Леонтина! А! п…ссст! Леонтина! — окликнули ее несколько голосов.

Она подошла к столику, за которым Рене, Берта, толстая Тереза и Лила, разговаривая вполголоса, угощали друг друга.

— Откуда ты? — спросила Берта, разглядывая ее.

— Это шпики так тебя разукрасили? — поинтересовалась Лила.

— Ничего подобного! — ответила Леонтина. — Спасаясь от них, я поскользнулась и упала.

— Знаешь, — сообщила толстая Тереза, — они сцапали Жильберту.

— Ах!

— И Иветту тоже, — прибавила Рене, вынимая изо рта сигаретку с золоченым мундштуком.

— И Маргариту на деревянной ноге, которая очень буянила, — произнесла степенно Берта. — Да, милая, они ее потащили, как и всех.

— Скверно! — заметила бретонка Лила.

— Из этого следует, — заявила Рене, — что в квартале становится не безопасно.

— Чувствуешь себя неспокойно, — подтвердила Леонтина.

Она сняла пальто, пощупала его, почистила и повесила у печки на спинку стула.

— Ладно, садись, — пригласила Берта.

Леонтина села.

Лила заявила:

— Они стараются выслужиться после убийства старухи в улице Сен-Дени… и, понятно, ничего не могут поделать! А мы терпим.

— Конечно, — подтвердила Берта.

— И они воображают, что тот, кто сделал это дело, так прост! — с восхищением воскликнула Тереза. — Ну-ну! Бывает же удача!

Леонтина молчала. Она внимательно разглядывала одну за другой мокрые складки своей юбки и свои ботинки, чтобы не поддаться искушению принять участие в разговоре. Что могла она прибавить к этим предположениям? Она могла бы сказать слишком много… И воспоминание о Лампьё, образ которого стоял перед ее глазами, полный угроз и смутной тревоги, мешало ей поделиться впечатлениями. В конце концов, — думала она, прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг нее, — это ведь только впечатления. Что она знала? Она не хотела делать никаких заключений. Как бы ни сильны были ее подозрения, все же она не могла сказать с уверенностью, что Лампьё — убийца. Леонтина могла только предполагать… Может быть, она даже и верила в это. Но следовало ли делать отсюда вывод, что ее подозрения истина, и что от нее зависит — спасти или погубить Лампьё? То было свыше ее сил. Однако сцена, которая у нее только что произошла с этим человеком, возбуждала глухую злобу. Леонтина и сейчас была полна этим чувством. Но это была злоба к Лампьё как человеку, но не к Лампьё-убийце. Убийца он или нет — это, в конце концов, ее не касалось. Так она мыслила. И вовсе не думала вмешиваться в это дело.

Зачем? Во имя какого принципа? У Леонтины не было принципов, это слово для нее было лишено смысла. К тому же ее вмешательство было бы просто постыдной гнусностью, так как послужило бы интересам полиции! Леонтина сама слишком страдала от нее, чтобы помогать ей в чем бы то ни было. «Да я скорее лопну!» — решила она про себя.

Кроме того, если бы Леонтина и вздумала сообщить полиции свои предположения, где гарантия, что она первая не окажется жертвой? Ей нечем было защититься. Более того, не сочтут ли ее за сообщницу Лампьё, раз она так долго молчала? Было слишком поздно: желала или не желала того Леонтина, теперь она уже не могла сделать так, чтобы ее не посчитали пособницей убийцы; и ясно, стало быть, что ей придется разделить с ним и наказание…