Франсис Карко - Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

«Так… — ежеминутно повторяла бедная девушка. — Так… Ничего не поделаешь…»

Комната, в которой она находилась, была узка и содержалась неопрятно. На полу валялись окурки. Сундук заменял ночной столик, и через окошечко в потолке проникал косой луч, скользящий по полу и освещающий стену резким, ослепляющим светом. Этот свет, наконец, потревожил Леонтину; она повернулась, долгим взглядом посмотрела на Лампьё и закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать.

— А-а-а! — протянул Лампьё.

Леонтина инстинктивно отодвинулась от него как можно дальше и, боясь, как бы он не проснулся, притворилась спящей.

— Как? — произнес он сквозь сон. — Что?.. Вы… вы меня ждали? — Он пошевелился, тяжело дыша. — Как? — начал он снова. — Еще… я… не знаю… — И, отделяя одно слово от другого, он произнес еще несколько слов, не имеющих между собой никакой связи и в то же время выражающих ужас.

— Ну, ну, — прошептала Леонтина.

Она слегка встряхнула Лампьё и, стараясь отвлечь его от тех образов, во власти которых он находился, попыталась заставить его припомнить:

— Это я — разве вы не видите?

— Да, — согласился Лампьё.

Он выпрямился, сел на постели и, пристально вглядываясь ей в лицо, спросил не своим голосом:

— Так ты, значит, не спала?

— Нет, не спала, — призналась Леонтина.

Лампьё окинул ее тупым взглядом. Потом пришел в себя и погрузился в тяжелое раздумье.

Леонтина тоже сидела на постели, не спуская глаз с Лампьё, который, казалось, временами совсем забывал о ее присутствии. О чем он думал — трудно было сказать. Но нахмуренные брови говорили об упорной мысли, которая, по-видимому, относилась к Леонтине, потому как он то и дело окидывал ее взглядом, полным подозрения и тоски.

— Разве мы не выйдем? — быстро спросила Леонтина.

Не отвечая, Лампьё встал, надел свои старые туфли, одернул штаны и, подойдя к столу, начал умываться.

Леонтина следила за его движениями. Она смотрела, как он погружает голову в холодную воду, моется, вытирается. Он проделывал все это с какой-то тревожной заботливостью, и было видно, что он напрягает все свое внимание, подобно человеку, не уверенному в себе и преследуемому навязчивой идеей. Однако, выплеснув из таза грязную воду, он сказал:

— Хорошо, пойдем.

И уступил место Леонтине, которая тоже встала и принялась одеваться.

Было, вероятно, около трех часов пополудни. Солнце озаряло комнату ровным и сверкающим светом. Но косые лучи его уже склонялись к западу. Лампьё взглянул на карманные часы, положил их обратно и открыл окно. Отражавшееся на его лице душевное беспокойство порою сменялось выражением грусти и решимости. Но он не высказывал своих мыслей. Он ходил по комнате, останавливался, садился, опять вставал и вновь принимался ходить и, когда приближался к Леонтине, молчаливо сторонился ее. Эта девушка была ему ненавистна. Подозревала ли она это? Лампьё измерял расстояние, разделявшее их, и припоминал весь тот ужас, который пережил. Он видел Леонтину на улице, скользящей вдоль стены… он видел ее в подвале. И все его воспоминания сливались в одно, которое он не мог отогнать.

Но как ничтожно было все это по сравнению с той мукой, которую ему доставляло присутствие в его комнате этой девушки! Лампьё слишком ясно отдавал себе в этом отчет. Его самое большое желание было — прогнать ее… Если бы только он мог!

Леонтина одевалась, стоя у постели, а Лампьё казнил себя за свое вчерашнее поведение — за необъяснимый похотливый порыв, овладевший им. Теперь, когда он больше не находился под властью чувственности, он вовсе не желал Леонтину. Да и как мог он ее желать? Он не понимал. Какое нездоровое чувство толкнуло его к ней? Какое странное влечение? Теперь Лампьё ничего подобного не испытывал. Он думал только о том, как бы выйти поскорее из своей комнаты на улицу и там найти предлог — предоставить Леонтину ее собственной участи и больше с ней не встречаться.

Однако, очутившись на улице, они испытывали непреодолимую неловкость, и, несмотря на то что оба хотели бы расстаться, ни тот, ни другая не смели признаться в этом, потому что оба боялись этого разговора и вытекающих из него последствий. Вокруг них торопливо сновали прохожие. С шумом проезжали автобусы…

Что могли сказать друг другу Лампьё и Леонтина? Они старательно подыскивали необходимые фразы, но шум улицы, наползающий со всех сторон, мешал им заговорить. К тому же ночь еще не наступила. День, склонявшийся к закату, озарял фасады домов и узкие улицы тускнеющим светом. Этот свет тревожил и смущал Лампьё и Леонтину. В темноте они, вероятно, скорее нашли бы нужные слова. Но Лампьё боялся того впечатления, какое они могли произвести на Леонтину, и в вдобавок опасался, что потеряет самообладание перед этой девушкой, мыслей которой он не знал.

«Ничего, сейчас это пройдет», — подумал Лампьё, устало проводя рукой по лицу.

Леонтина спросила:

— Мы идем к Фуассу?

— Нет, — ответил Лампьё, — мы идем туда… — И он указал жестом направление, противоположное дороге к пивной.

Она машинально пошла за ним, не говоря ни слова; но спустя несколько мгновений прошептала:

— Дело в том, что мне бы нужно зайти к себе в гостиницу.

Лампьё не стал спорить.

— Ладно, ступай! — сказал он. — А далеко это?

— Не близко.

— Я провожу тебя, — сказал Лампьё и пошел с Леонтиной.

Она повернула налево и вскоре достигла Севастопольского бульвара, в домах которого уже зажигались огни.

В этот час улицы были запружены народом, и трамваи носились по рельсам, точно огненные стрелы. Полисмены по временам останавливали на перекрестках движение экипажей. Останавливались и прохожие, скопляясь в группы. Потом экипажи, один за другим, возобновляли свое непрерывное движение, а пешеходы переходили через поперечную улицу.

Ночь надвигалась. То тут, то там по бокам тротуаров можно было видеть сидящих на скамейках старых женщин, о которых никак нельзя было подумать, чтобы они могли торговать своими прелестями, — до такой степени они имели поблекший и отталкивающий вид. Другие старые женщины прогуливались вдоль лавок… Люди-сандвичи расхаживали с рекламами на спинах. Хлыщи с истасканными лицами бродили группами, и очень юные проститутки, с закатом вышедшие на улицу, сновали между прохожими, посылая им улыбки и молчаливые призывы. Лампьё взглянул на Леонтину.

— Далеко еще? — спросил он.

Леонтина не слышала его. Она шла вперед в толпе и не обращала на Лампьё никакого внимания. Ее нисколько не стесняло и не беспокоило то, что он идет за ней. Ей мнилось, что Лампьё не тот человек, который шагал сейчас рядом с ней, не в силах победить свою мрачную нерешительность. Она думала о другом Лампьё — о Лампьё-убийце — и боялась его. Его преступление держало Леонтину в своей власти, связывая ее и мешая ей поступать так, как она хотела. Оно давило на нее всей тяжестью, угнетало, наполняло страхом и тоской. Уйти от него ей казалось невозможным. Как уйти? Порвать с Лампьё она не могла. Она попыталась однажды это сделать, но — вернулась сама, позвала Лампьё и опять спустилась в подвал. Это случилось не далее как вчера. Она не забывала этого. И — точно для того, чтобы переполнить чашу — Лампьё овладел ею и затем отстранился от нее с оскорбительным презрением.