Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

А как известно, в ту пору года, когда нет больше фруктов или почти что нет, кажется счастьем, если можно отыскать хотя бы консервы.

И все-таки именно у г-жи де Бартель следовало попристальнее присмотреться к графу де Монжиру и понаблюдать за ним. Около двадцати пяти лет их связывали отношения глубочайшей интимности; причем все знали об этих отношениях, и долготерпение барона де Бартеля в определенной мере узаконило их в глазах света. При жизни г-на де Бартеля их считали образцовыми любовниками; после смерти г-на де Бартеля их стали считать образцом супружеской добродетели. Между тем отношения их так и не были узаконены браком, и все были немало удивлены, когда после смерти барона между старыми друзьями не произошло официального сближения. Даже сама г-жа де Бартель сказала как-то об этом графу, правда, поспешим сразу же добавить, скорее под воздействием чужих советов, нежели по собственному побуждению. Но в ответ на это г-н де Монжиру, подобно Шамфору, простодушно заявил: "Я тоже об этом думал, дорогой друг, но, если мы поженимся, где мне, черт возьми, проводить свои вечера?"

И такой ответ вполне можно было понять, ведь в течение двадцати пяти лет этот человек вечерами не бывал дома.

Так вот, этими вечерами, которые столь длительная близость позволила г-ну де Монжиру выдвинуть в оправдание своего отказа от брака, благородный граф неизменно оставался пэром Франции — иными словами, человеком безупречного внешнего вида, поскольку привычка стала второй натурой у этих избранников, заслонив собой первую, подобно тому, как некоторые источники обладают даром покрывать плотным налетом деревья, цветы и даже птиц, очутившихся на какое-то время в их водах.

Что же касается г-жи де Бартель, то ее характер был прямо противоположен характеру графа де Монжиру, и, возможно, столь длительная близость, соединившая их, сохранилась в неприкосновенности лишь благодаря тому самому непонятному закону контрастов, в который никто бы, конечно, не поверил, если бы с его проявлениями не приходилось сталкиваться в этом мире повседневно. В двадцать два года, то есть уже после совершеннолетия, когда мадемуазель Эжени была вправе распоряжаться собой, брак по расчету соединил ее с г-ном де Бартелем; однако за час до подписания контракта она выразила желание побеседовать со своим будущим мужем и, указав ему на приготовленное для этой цели кресло рядом с собой, сказала:

— Сударь, наши уважаемые поверенные собираются поженить нас, чтобы покончить с надоевшим всем судебным процессом. Вы не питаете ко мне любви, и я не испытываю к вам ни малейшего влечения. Нам предстоит подписать сделку, превосходную для вас, ибо вы получите в свое распоряжение шестьдесят тысяч ливров ренты. Мои родители пожелали этого союза, а я проявила глубочайшее уважение к их воле, как и принято поступать в нашем семействе. Однако я должна предупредить вас об одном: дело в том, что я давно люблю графа де Монжиру, а граф де Монжиру любит меня. Единственным препятствием к моему браку с ним послужила старинная семейная вражда, и победить ее мне так и не удалось, несмотря на всю мою настойчивость. Поэтому я заявляю вам, сударь, ибо, не имея возможности предложить вам свою любовь и не желая требовать вашей, хочу, по крайней мере, заслужить ваше уважение, — так вот, я заявляю вам, сударь: ничто на свете не в силах разорвать моих отношений с графом де Монжиру, длящихся уже год, отношений, явившихся следствием неодолимого чувства, и благодаря этому чувству они все равно будут продолжаться, даже невзирая на вашу тиранию, если вам вздумается прибегнуть к ней, или при вашей благожелательности, если вы захотите избежать неприятности разрыва, который может произойти сегодня же, или скандала бракоразводного процесса, который начнется завтра. У вас есть еще час для размышлений; подумайте, сударь, и решите.

Господин де Бартель был человек старого склада, воспитанный в нестрогих традициях восемнадцатого века; ему все было известно относительно графа де Монжиру. Вместо того чтобы рассердиться на мадемуазель де Вальжансёз — такова была девичья фамилия баронессы, — он, напротив, был бесконечно признателен ей за ее откровенность и, поблагодарив ее отменнейшим образом и с той свободой, какую она сама ему позволила, признался, что и ему тоже крайне трудно будет нарушить некое данное им обязательство. Словом, все, как в "Кандиде", образовалось к лучшему в этом лучшем из миров, и две совершенно раздельные спальни доказали родителям, весьма обеспокоенным последствиями этого альянса, что между новыми супругами царит безупречнейшее согласие.

А так как пристальное внимание графа де Монжиру к баронессе де Бартель могло вызвать досаду лишь у ее мужа — а никто не заметил, чтобы он возражал, — свет последовал примеру беспечного мужа, приняв сторону любовников, ибо свету всегда все известно, независимо от того, хотят или нет скрыть от него какой-либо секрет.

Через год после свадьбы г-жа де Бартель родила мальчика. Господин де Бартель получал адресованные ему поздравления с видом человека, обрадованного тем, что появился наследник его имени. Он с удвоенным вниманием стал относиться к жене, решив воспитывать мальчика под своим надзором, не желая, чтобы тот покидал родной дом, растеряв при этом в коллеже тот аристократический блеск, который неизменно сохраняется у молодого человека благодаря домашнему воспитанию и влиянию родителей. Морис, таким образом, был воспитан с особым тщанием, как воспитывали обычно дворян в прежние времена: с гувернером, под неусыпным оком г-на и г-жи де Бартель.

И наконец, по истечении пятнадцати лет столь идеального союза, не только ни разу не претерпевшего ни малейшего срыва, а, напротив, приводившегося в свете как образцовый пример, г-жа де Бартель после смерти мужа вступила в рай вдовства, не претерпев, как еще говаривали в ту эпоху, мук супружеского чистилища. Она весьма достойно оплакала своего мужа, сожалея о нем так, как приличествует при утрате искреннего друга. И вот тогда-то одна из ее родственниц, г-жа де Нёйи, вечно завидовавшая счастью своей кузины, подсказала ей идею сочетаться браком во второй раз, теперь уже с графом де Монжиру, идею, которую пэр Франции столь философски отверг. Таким образом, положение сохранилось прежним, таким, как его сделало прошлое, если не принимать во внимание неизбежной печати возраста. Будущее, время надежд, с каждым днем добавляло морщин, но не приносило разочарований.

Волосы г-на де Монжиру поседели, но у него был парикмахер, искусно подкрашивавший их. Госпожа де Бартель располнела, но у нее была портниха, чудесно одевавшая ее. Короче, каждый год безусловно добавлял еще двенадцать месяцев, но, если двое любовников постарели для других, друг для друга они не старели, и это было главным.