Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

— Я был не прав, — с живостью возразил граф, — мои слова основывались на слухах; надо быть достаточно мудрым и никогда не полагаться на чьи-то мнения, создаваемые неведомо для чего.

— Прошу прощения, господин граф, но, по сути, в том, что говорят о Фернанде, есть доля правды.

— А может, и преувеличения, — возразил пэр Франции, не замечая, что вступает в полное противоречие со сказанным им ранее. — В самом деле, умение владеть собой и соответствующие манеры госпожи Дюкудре, сдержанная речь — все это опровергает злые слухи, распространяемые на ее счет, и вам будет крайне трудно доказать то, что говорят о ней, хотя вы и признаетесь, что сами клевещете на нее.

— Ах, господин граф, — продолжал Леон, — разве вы не знаете, что любая репутация в наши дни основана на молве? Надо, чтобы о людях говорили, а хорошее или плохое — это не важно. И лучше уж злословие, чем забвение. Помните, что говорил недавно у госпожи д’Ольне некогда известный академик: "Ах, сударыня, против меня существует ужасный заговор". — "Какой?" — "Заговор молчания". Да, господин граф, несчастный человек дошел до того, что не может заставить говорить о себе даже плохо. К счастью, с Фернандой дело обстоит иначе.

— Однако что же все-таки о ней говорят, сударь? — спросил г-н де Монжиру с нескрываемым нетерпением.

— Ах! Боже мой! Мало ли что говорят о разных политических деятелях, которые пользуются, тем не менее, уважением, — например, что они готовы на все, лишь бы добиться денег и почестей. А для Фернанды ложа в Опере все равно что для какого-нибудь депутата орден Почетного легиона. Министры сменяют один другого, любовники тоже, и у нее и у них всегда одна и та же улыбка, та же готовность услужить, та же податливость, та же самоотверженность, а главное, та же убежденность, разница лишь в том, что куртизанок общественное мнение порицает, зато придворных одобряет.

Леон де Во плохо рассчитал наносимый удар; он пустился в область политических рассуждений, ступил на почву, привычную для г-на де Монжиру, а старый государственный деятель был как броней надежно защищен то ли безразличием, то ли привычкой, и потому атака, даже такая прямая, не поколебала его. Он снова поспешил вернуться к единственному чувству, способному еще заставить биться его сердце, и чувством этим была любовь или, вернее, самолюбие.

— Раз вы настолько хорошо знакомы с госпожой Дю-кудре, — сказал он, — и не отрекаетесь от этого знакомства…

— Отрекаться! — перебил его Леон. — Напротив, это даже льстит мне.

— Не могли бы вы в таком случае назвать мне…

— Число ее поклонников? Ну, разумеется.

— Черт возьми! Ты взял на себя трудную задачу, — заметил Фабьен, который, как можно было заметить, брал слово с большими перерывами.

— А почему бы и нет? Ты ведь знаешь, в алгебре я был очень силен, и, совершая действие от известного к неизвестному, мы доберемся до истины.

— Полагаю, господин де Во, себя вы поставите во главе этого списка, — с горечью сказал пэр Франции.

— Вовсе нет, господин граф, ибо считаются любовниками лишь те, кого удостоили милости, а я пока не принадлежу к их числу; во главе списка я поставил бы не свое имя, а имя Мориса.

— На вашем месте я бы поостерегся: вот уже месяц, как она порвала отношения с моим племянником, возможно, его сменил кто-то другой.

— Я же говорил вам, что буду идти от известного к неизвестному; всему свой черед, подождите.

— Верно, — согласился Фабьен, — подождем.

— Мориса сменил таинственный персонаж, невидимка: он прячется и в то же время выдает себя. Подумаем, кто бы это мог быть? Он располагает свободным временем от часу до двух, и в течение этого часа двери Фернанды безжалостно закрыты для всех. Его экипаж, запряженный двумя лошадьми рыжей масти с подпалами, можно увидеть в глубине двора; его ложа в Опере находится между колоннами, он снимает ее на один день — пятницу. А теперь давайте посмотрим, у кого из твоих друзей, Фабьен, или ваших знакомых, господин де Монжиру, важные обязанности оставляют свободным один час в день, кто располагает ложей в Опере между колоннами и чей экипаж запряжен обычно двумя лошадьми рыжей масти.

— Конечно, экипаж господина де Монжиру, — заявила г-жа де Бартель, входившая в гостиную как раз в эту минуту. — У господина де Монжиру две лошади рыжей масти.

— Да мало ли у кого лошади рыжей масти, — с живостью отозвался граф, — это самая распространенная масть. Однако, дорогая баронесса, раз уж вы здесь, скажите, как чувствует себя Морис?

— Чудо, дорогой граф, произошло самое настоящее чудо! — воскликнула г-жа де Бартель, сияя от радости. — Госпожа Дюкудре — это воплощение доброты и хорошего тона; что и говорить, очаровательная женщина!

Улыбка мелькнула на лицах молодых людей, а лоб г-на де Монжиру нахмурился.

— Да, господа, просто очаровательная, — продолжала г-жа де Бартель, заметив двойное впечатление, произведенное ее словами.

— И что же она сделала такого чудесного? — спросил пэр Франции (хотя он умел владеть собой, в тоне его сквозило раздражение).

— Что она сделала! — воскликнула г-жа де Бартель. — Что сделала! Прежде всего, дорогой граф, позвольте мне перевести дух; трудно перейти вот так сразу от безысходного горя к неудержимой радости, как это довелось мне; порадуйтесь вместе с нами, дорогой граф: если госпожа Дюкудре останется здесь хотя бы на неделю, доктор отвечает за жизнь Мориса.

— На неделю здесь! Эта женщина! — воскликнул граф.

— Прежде всего, дорогой граф, позвольте заметить вам, что вы чересчур суровы, называя нашу прекрасную Фернанду "этой женщиной". Ибо этой женщине могут позавидовать многие знатные дамы, ручаюсь вам. Трудно себе вообразить, что можно обладать большей чуткостью, возвышенностью души, большим тактом, умом и обаянием, чем госпожа Дюкудре. Я уверена, вы все ошибались на ее счет, вас ввела в заблуждение клевета на нее. Я ведь не какая-нибудь мещанка, не так ли? И думаю, что разбираюсь в хороших манерах. Так вот! Назовите Фернанду не госпожой Дюкудре, а госпожой де… Шанври или госпожой де… Монтиньон, уверяю вас, она с тем же успехом может быть и герцогиней, а не вдовой маклера, торгового агента, словом, какого-то коммерсанта, как вы меня уверяли.

— Видите ли, мы сказали так ради приличия, — отвечал Фабьен, — но теперь вы знаете правду, Фернанда никогда не была замужем.

— Вы в этом уверены? — спросила г-жа де Бартель.

— Разумеется; впрочем, она сама вам об этом сказала, — добавил Леон.

— Возможно, у нее есть причины, чтобы скрывать неподходящее замужество, — сказала г-жа де Бартель, упорно следуя своей мысли.

— Нет, сударыня, особу, о которой идет речь, зовут просто Фернандой.

— Наверняка у нее есть и другое имя. Фернандой ее назвали при крещении, а какова ее фамилия?