Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

Государственный муж, поразмыслив над тем, как ему с помощью привычных парламентских уловок подступиться к интересующему его вопросу, начал расследование с упреков, укоряя серьезнейшим покровительственным тоном двух молодых людей за то, что они ввели в дом таких уважаемых дам, как г-жа де Бартель и его племянница, женщину, о которой ходило столько всяких скверных слухов, которую считали на редкость взбалмошной и которая своим легкомыслием и незнанием обычаев света, где ее конечно же никогда не принимали, вполне способна учинить какой-нибудь скандал в доме, если ее имели неосторожность принять.

К несчастью, тактике парламентария, превосходной в любых других условиях, на этот раз суждено было потерпеть неудачу из-за некоего подозрения, зародившегося у молодых людей относительно существовавшей между графом де Монжиру и Фернандой тайной близости, а следовательно, желания графа докопаться до истины. Потому, обменявшись торопливым взглядом, они с обоюдного согласия приняли решение помучить графа, именитого любовника, пожелавшего деспотично воспользоваться своим преимущественным положением богатого человека. Впрочем, оба они в равной степени тревожили г-на де Монжиру: Фабьен де Рьёль своим видом бывшего любовника, а Леон де Во своими притязаниями стать новоявленным любовником. Между тем, а это вполне понятно, война должны была быть более беспощадной со стороны Леона де Во, которому нечего было осторожничать в доме г-жи де Бартель и которого к тому же возбуждала ревность, тогда как Фабьену де Рьёлю в связи с его планами относительно Клотильды не хотелось заполучить себе врагов среди окружения молодой женщины.

А потому именно Леон де Во принял вызов, решив ответить на неожиданное обвинение г-на де Монжиру.

— Позвольте мне, господин граф, — сказал он, изображая защитника невинности, — позвольте мне отмести выдвинутые вами обвинения против госпожи Дюкудре.

— Госпожа Дюкудре, госпожа Дюкудре, — повторил г-н де Монжиру с раздражением, которого он не мог скрыть, вы прекрасно знаете, что эту особу зовут не госпожа Дюкудре.

— Да, знаю, — возразил Леон, — это условное имя мы дали ей ради такого торжественного случая; но, как бы ее ни звали, так или иначе, суть не в этом, главное, что она прелестная женщина и потому на нее клевещут, как на всех прелестных женщин; вот и все.

— Клевещут, клевещут, — повторил пэр Франции, — почему же, спрашивается, на эту даму клевещут?

— Почему на нее клевещут? И вы, политический деятель, еще спрашиваете об этом? Клевещут, потому что клевещут, и все тут. Впрочем, разве вы не знаете Фернанду?

— Что вы имеете в виду? — спросил пэр Франции.

— Я просто спрашиваю, разве вы не знаете Фернанду, как другие, как знаем ее мы с Фабьеном, бывая у нее дома, получая приглашение к ней в ложу или на ужин? Вам известно, что ее ужины считаются самыми престижными в Париже?

— Да, все это мне известно; но госпожи Дюкудре я не знаю.

— Прошу прощения, вы только что изволили заметить, что эту даму зовут вовсе не госпожа Дюкудре.

— Это чтобы не называть ее…

Граф де Монжиру умолк, совсем смешавшись.

— … чтобы не называть ее Фернандой. Но ведь ее все так и зовут. Вы же знаете, это одна из привилегий знаменитости — слышать постоянно свое имя без всякого дополнения. А Фернанда по своей красоте, своему уму, по своей тонкости и уверенности в себе, своей кокетливости и чистосердечию одна из знаменитых fashionables Парижа. Да, да, все мы, все до единого, кто считает себя умным и сильным, все мы рядом с ней ничто, и наши уловки, даже самые хитроумные, кажутся детскими шалостями по сравнению с тем, что может придумать она. Она обладает редким даром наделять ложь видимостью правды. Мало того, ее обман рассчитан с такой точностью, что его порой принимают за самоотверженный поступок. И вы еще хотите, чтобы на такую выдающуюся женщину не клеветали. Полноте, граф! Да я почел бы себя неблагодарным по отношению к ней, если бы сам не клеветал на нее иногда, ведь я стольким ей обязан.

Господин де Монжиру испытывал невыносимые муки. Заметив это, Фабьен предательски поспешил ему на помощь.

— Хватит, Леон, — сказал он серьезным тоном, — это дурно с твоей стороны, такое легкомыслие неуместно, особенно теперь, когда Фернанда согласилась при нашем содействии оказать госпоже де Бартель услугу, на какую светская женщина безусловно никогда бы не дала согласия, потому что, — добавил он, — бедный Морис попросту умирал от любви к ней, никто здесь больше в этом не сомневается.

— От любви, от любви… — прошептал г-н де Монжиру.

— О господин граф, — с наисерьезнейшим видом подхватил Фабьен, — можете не сомневаться, это чистая правда. А Фернанда? Разделяет ли она эту страсть? И не спрятала ли она ее в глубине своего сердца, этой бездонной пропасти, где женщины столько всего прячут? Вот в чем вопрос. Думаю, господин де Монжиру с его огромным опытом в светских делах и особенно с его всем известным глубоким знанием женщин поможет нам разрешить его.

— Ошибаетесь, господа, — отвечал граф, — я уже давно не занимаюсь подобными вопросами.

— Вопросы, интересующие человечество, господин граф, достойны внимания самых высоких умов.

— Дорогой Фабьен, предупреждаю тебя, ты уводишь нас в философские дебри абстракций, тогда как речь идет о вещах сугубо материальных. Господин граф де Монжиру только что обвинял Фернанду в легкомыслии, называл ее взбалмошной кокеткой, не знающей приличий; он опасался, как бы ее манеры и поведение не послужили здесь поводом для скандала, он говорил… он говорил много всего другого… Что же вы все-таки говорили, господин граф?

— Что я говорил, не имеет никакого значения, сударь, ибо я не знаю госпожу Дюкудре.

— Госпожа Дюкудре! Теперь вы сами этого придерживаетесь, — заметил Леон де Во.

— Придерживаюсь, потому что все обдумал, — возразил граф, придав своему лицу соответствующее выражение, словно он присутствовал на судебном заседании, — придерживаюсь, потому что до тех пор, пока эта молодая дама находится здесь, приличнее будет называть ее по фамилии, вполне подходящей для достойной женщины, а не именем…

— … выдающим девицу легкого поведения, — важным тоном подхватил Фабьен. — Господин граф де Монжиру совершенно прав, а ты, дорогой Леон, ведешь себя безрассудно.

— Хорошо, сударь, — продолжал граф, — будем соблюдать принятые приличия, безнаказанно отступать от них никому не дозволено, я и сам был не прав, когда плохо говорил о ней, учитывая, что госпожа Дюкудре принята в доме моей племянницы.

— Господин граф, — заявил в свою очередь Леон де Во, подражая дипломатической серьезности пэра Франции, — я всегда готов подчиниться, когда речь заходит о светских приличиях; однако соблаговолите вспомнить, вы же первый начали обвинять Фернанду.