Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

К чести пэра Франции, следует добавить: ему даже в голову не пришло, что Фернанда может отказаться от столь почетного, а главное, столь лестного для нее предложения, какое он собирался ей сделать. В нетерпении он ходил взад-вперед по комнате, прислушиваясь время от времени и подстерегая мгновение, когда можно будет безбоязненно нанести ночной визит.

Госпожа де Бартель предавалась размышлениям под влиянием сходных чувств. Кроме того, тут было задето ее женское тщеславие, пружина столь мощная, что и в старости она помогает сохранять деятельный пыл, свойственный молодости, поддерживая иллюзии сердца и делая у одних смешным то, что вызывает сострадание или восхищение у других. Впрочем, баронесса, как мы уже говорили, хранила безупречное постоянство в своей неверности; она всю жизнь изменяла мужу, это правда, но никогда не изменяла любовнику. Естественная уверенность в себе еще усиливалась у нее уважением к верности данному слову, так что, опираясь на свои недостатки — в надежде сохранить их и на свои достоинства — из боязни потерять их, она не сомневалась в собственном всевластии, особенно когда речь шла о том, чтобы подчинить своей воле графа де Монжиру, до этого и не пытавшегося, если не считать отдельных робких поползновений, выйти из повиновения.

Поэтому подозрение, что заронила в ее душу озабоченность пэра Франции, ставшая совершенно очевидной с той минуты, как появилась г-жа Дюкудре, подозрение, превратившееся в неопровержимую уверенность после злорадного замечания г-жи де Нёйи, привело баронессу в состояние отчаяния — его легко мог представить себе любой, кто знал ее импульсивный характер со свойственными ему необдуманными поступками и опрометчивыми порывами.

"Ах, неблагодарный, — размышляла она, — кто бы мог ожидать этого от него? Хотя нет, пожалуй, это открытие лишь доказало мне, что мое глупое ослепление длилось чересчур долго. Осмелиться оказывать внимание другой женщине, осмелиться показываться с ней на публике; ибо, судя по словам Леона де Во и по тем, как я теперь припоминаю, полупризнаниям, вырвавшимся у господина Фабьена, граф показывался с Фернандой на публике, особенно по пятницам, в своей ложе в Опере. Так, стало быть, именно поэтому у него всегда бывали совещания вечерами по пятницам, и даже сегодня… Ну, конечно же, он во что бы то ни стало хотел вернуться в Париж и поставил это условием своего пребывания здесь. А потом, когда она приехала, когда он узнал, что она остается, уже и речи не было об отъезде. Значит, госпожа де Нёйи не ошиблась, значит, она все знает, даже то, что мною пожертвовали ради этой женщины, и всем все расскажет. Лишняя причина, чтобы я настаивала на своем. Наша свадьба послужит торжественным опровержением толков, что скоро пойдут или уже идут. Но как это понять? Женщина отказывается от Мориса, молодого, красивого, богатого, элегантного, отдав предпочтение шестидесятилетнему мужчине! Нет, это невозможно. А почему, собственно, невозможно, если эта женщина честолюбива? Кто сказал, например, что она не хочет взять в любовники человека со свободным будущим? Кто сказал, что господин де Монжиру, богатый, титулованный человек, занимающий важное положение в обществе, не является целью, какую она себе поставила, чтобы покончить с фантазиями своей легкомысленной жизни? В конце концов, эта госпожа Дюкудре, эта Фернанда, эта мадемуазель де Морман — это куртизанка, она сама так сказала. Однако как же эти господа осмелились привезти такую женщину ко мне, да и я тоже хороша, приняв ее, ведь в конце концов, повторяю, она… Вместе с тем надо признать, что эта сирена тем более опасна, что обладает умом, изысканными манерами, безупречным воспитанием, да просто пленительна, наконец. Опасность велика, я знаю, но чем она больше, тем безотлагательнее мой долг начать борьбу, чтобы сохранить для Мориса состояние его дяди. Что я говорю, дяди? Его отца! К тому же я не могу позволить другой женщине носить имя, по праву принадлежащее мне. Никто не посмеет сказать, что я не внушила графу единственную и неповторимую любовь. Разумеется, я ревную из приличия. Но, когда я доведу его до крайности, он не сможет отказать мне в этом доказательстве своей любви. Какой довод он приведет? В чем сможет упрекнуть меня? Нет, он должен жениться на мне, и как можно скорее. Я не желаю, чтобы он откладывал это ни на один день, этой же ночью я добьюсь от него согласия. Сейчас половина двенадцатого, скоро все в доме заснут, его комната рядом с моей, я пойду к нему".

Осуществить это было тем более легко, что ее вечерний туалет был закончен, она отослала своих горничных и осталась одна, и, хотя возраст избавлял ее от необходимости давать объяснения по поводу такого простого поступка, как выйти из своей комнаты, она могла, если встретит кого-нибудь, сослаться на вполне естественный предлог: желание еще раз справиться перед сном о здоровье больного. Таким образом, г-жа де Бартель упорствовала, намереваясь привести в исполнение свой план, и с нетерпением юной девушки ждала удобного момента.

Клотильда была взволнована не меньше, чем г-н де Монжиру и г-жа де Бартель. С утра ей многое открылось и много неведомых до той поры чувств пробудилось в ее душе. Легкий ледяной покров, сковывавший ее сердце, растаял в пламени ревности, и теперь она вовсе не собиралась отказываться от своих супружеских прав. Иллюзия преступной любви рассеялась; влияние тайного влечения к другому мужчине, что на какой-то момент заставило дрогнуть ее сердце и лишило способности здраво рассуждать, исчезло. Получив предупреждение в минуту опасности, она сумела противостоять нахлынувшим неясным чувствам. У нее хватило сил побороть себя; она одержала победу и теперь, вновь осознав свой долг и утвердившись в решении не нарушать его, стала понимать, что значит ревность, впервые испытав ее горечь; чувство, обнаруженное ею в своем сердце вместо того, что она вырвала с помощью Фернанды, было ничуть не похоже на ту простодушную братскую привязанность, которую Морис внушал ей раньше: то было новое, неведомое ей прежде чувство, оно грозило полностью завладеть ее душой.

Клотильда перенесла в свою молодость детские привычки; в женщине почти нетронутым сохранилось девственное целомудрие юной девушки, ни разу она не заснула, не вознеся в двадцать лет ту же молитву, что возносила в четыре года; и теперь впервые, преклонив колена, молодая женщина испытывала затруднения при исполнении этого благочестивого действия. На ум ей приходили лишь воспоминания о событиях минувшего дня, не дававшие собраться с мыслями; душевному порыву не удавалось возвыситься над чувствами, полностью овладевшими ею. Образы Фернанды и Мориса вновь и вновь вставали у нее перед глазами, сплетенные в объятиях, улыбающиеся, опьяненные наслаждением. В душе Клотильды начала пробуждаться любовь, горячая, пылкая, ревнивая; она влекла ее к мужу, которого накануне она оплакала бы горестно, но не с отчаянием, и возможное безразличие которого в будущем, уготованном им обоим, таило в себе угрозу невыносимой пытки.