Александр Дюма - Дюма. Том 46. Сесиль. Амори. Фернанда

— Так, значит, все бесполезно! — воскликнул г-н д’Ав-риньи, поднимаясь с колен. — Бог даст умереть моей дочери, ведь он же дал умереть своему сыну!..

И г-н д’Авриньи вышел из кабинета. Почтенный священник, напуганный его богохульством, последовал за ним.

Как и предвидел г-н д’Авриньи, лекарство старого Андре не оказало никакого действия.

Ночь была неспокойной, однако Мадлен поспала, хотя и тревожным сном; но в ее снах уже чувствовалось приближение агонии.

На рассвете она проснулась, громко вскрикнув; г-н д’Авриньи, как всегда, был рядом с ней.

Она протянула к нему руку и воскликнула:

— Отец, отец! Значит, ты меня не спасешь?

Господин д’Авриньи заключил ее в свои объятия, и ответом его были только слезы.

Усилием воли Мадлен успокоилась и спросила, приехал ли священник.

— Да, дочь моя, — ответил г-н д’Авриньи.

— Тогда я хочу его видеть, — заявила Мадлен.

Господин д’Авриньи послал за кюре, и тот сразу же спустился.

— Господин кюре, — сказала ему Мадлен, — я послала за вами, ибо вы мой духовный наставник: я хочу исповедаться. Можете ли вы выслушать меня?

Священник утвердительно кивнул.

Мадлен повернулась к г-ну д’Авриньи:

— Отец, оставьте меня наедине с этим вторым отцом: он отец всем нам.

Господин д’Авриньи поцеловал дочь в лоб и вышел.

В дверях он встретил Амори, взял его за руку и, ни слова не говоря, увел его в молельню Мадлен; там он встал на колени перед распятием, увлекая за собой Амори, и произнес единственное слово:

— Помолимся!

— Боже милосердный! — воскликнул Амори. — Она умерла, умерла без меня!

— Нет, нет, успокойтесь, Амори, — ответил г-н д’Ав-риньи, — у нас есть еще почти сутки хранить ее на этом свете. Обещаю вам, когда она будет умирать, я позову вас.

Амори зарыдал и уронил голову на молитвенную скамеечку.

Они молились уже четверть часа, когда дверь открылась и кто-то вошел.

Амори обернулся: это был старый кюре.

— Ну что? — спросил Амори.

— Это ангел, — сказал кюре.

Господин д’Авриньи поднял голову.

— На какой час вы назначили соборование? — спросил он.

— Вечером в пять часов. Мадлен хочет, чтобы Антуанетта присутствовала на этой последней церемонии.

— Значит, — прошептал г-н д’Авриньи, — она знает, что скоро умрет.

Господин д’Авриньи тотчас отдал распоряжение, чтобы отправились за Антуанеттой в Виль-д’Авре, и вернулся к Мадлен с Амори и кюре.

Когда Антуанетта приехала к четырем часам вечера, комната представляла собой грустное зрелище.

С одной стороны постели, держа руку умирающей, сидел г-н д’Авриньи, мрачный, отчаявшийся, почти ожесточившийся. С остановившимся взглядом он продолжал мысленно искать, как ищет игрок свой последний луидор, последнее средство спасения.

Амори, сидя с другой стороны, пытался улыбаться Мадлен, но был способен только плакать.

Священник с благородным и торжественным лицом стоял у изножья кровати, устремляя глаза то на умирающую, то на Небо, которое примет ее.

Антуанетта приподняла портьеру и какое-то время оставалась в темном конце комнаты.

— Не пытайтесь скрыть от меня слезы, Амори, — тихо сказала Мадлен, — если бы я не видела их в ваших глазах, мне было бы стыдно за свои слезы. Не наша вина в том, что мы плачем; мы плачем, потому что так печально расставаться в нашем возрасте. Жизнь мне казалась такой удивительной, а мир таким прекрасным!

И самое ужасное, Амори, я не смогу видеть тебя, касаться твоей руки, благодарить тебя за нежность, засыпать, надеясь увидеть тебя в моих снах. Вот что самое ужасное!

Позволь мне смотреть на тебя, друг мой, чтобы я могла вспоминать тебя, когда окажусь одна в ночи моей могилы.

— Дитя мое, — заверил ее добрый кюре, — взамен того, что вы оставляете здесь, у вас будет Небо.

— Увы, у меня была его любовь, — прошептала Мадлен. — Амори, — заговорила она громче, — кто полюбит тебя так, как я? Кто поймет тебя так, как я? Кто подчинит твоей нежной власти свои поступки, чувства, мысли, как это делала я? Кто заместит свое самолюбие твоей любовью так, как доверчивая и послушная Мадлен? Ах, если бы я знала ее, Амори, клянусь тебе, я оставила бы тебя ей, потому что уже не ревную… Мой бедный возлюбленный, мне жаль тебя и мне жаль себя, ибо тебе мир покажется таким же пустынным, как мне моя могила.

Амори рыдал, Антуанетта чувствовала, как крупные слезы катятся по ее щекам. Священник молился, чтобы не плакать.

— Ты слишком много говоришь, Мадлен, — мягко сказал г-н д’Авриньи, сохранявший власть над собой в присутствии дочери только из любви к ней.

При этих словах умирающая повернулась к отцу порывистым движением, полным грации.

— А что сказать тебе, отец? — заговорила она. — Ты уже два месяца совершаешь ради меня столь возвышенные дела; ты готовишь меня не в ослеплении принять Божью милость. Твоя любовь так велика и милосердна, что ты уже не испытывал ревности, или, что еще значительнее, ты ее не выказывал.

В конце концов к кому теперь ты можешь ревновать, разве только к Богу. Твое бескорыстие в любви возвышенно, я восхищаюсь им… — И после раздумья она добавила: — Я завидую ему.

— Дитя мое, — сказал священник, — здесь ваша подруга, ваша сестра Антуанетта, которую вы звали.

Антуанетта, когда о ней объявили, вскрикнула и, заливаясь слезами, приблизилась к Мадлен, первым порывом которой было отодвинуться от нее. Но затем, сделав над собой усилие, больная протянула руки кузине, бросившейся к ее постели.

Девушки на несколько мгновений замерли в объятии, затем Антуанетта отошла и заняла место ушедшего кюре.

Несмотря на беспокойство, терзавшее ее уже два месяца, несмотря на душевную боль, овладевшую ею в эти минуты, Антуанетта была по-прежнему красива, свежа и полна жизни; она настолько принадлежала долгому и светломубудущему и имела законное право на любовь любого свободного молодого и пылкого сердца, что без труда можно было прочесть ревность во взгляде Мадлен, какой она невольно бросила сначала на эту яркую и пленительную красавицу, а затем на своего отчаявшегося возлюбленного, которого она оставляла с ней.

Господин д’Авриньи склонился к ней.

— Ты сама просила ее приехать, — сказал он.

— Да, отец мой, — прошептала Мадлен, — и я счастлива ее видеть.

И с выражением ангельской покорности умирающая улыбнулась Антуанетте.

Что касается Амори — он увидел во взгляде Мадлен лишь то чувство естественной зависти, которое испытывает слабое умирающее существо к человеку сильному и полному жизни.

Сам же он, переводя взгляд с бледной и сломленной Мадлен на живую и очаровательную Антуанетту, испытывал чувство, похожее на то, что ощущала Мадлен: ненависть к этой дерзкой красоте и гнев против нее, составлявшей такой резкий контраст с печальной смертью. Ему показалось, что если бы он не решил умереть вместе с Мадлен, то он навсегда возненавидел бы Антуанетту, эту воплощенную насмешку, с такой же силой, с какой он любил Мадлен, эту призрачную мечту.