Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 38. Красный сфинкс. Голубка

Это происшествие вызвало некоторое замешательство у шпиговалыциков и даже у тех, кто не шпиговал. Герцог де Гиз и герцог Ангулемский первыми решили, что они лишние в этой семейной сцене; надев шляпы, они направились к двери и вышли вместе.

Когда они переступили порог и дверь за ними затворилась, герцог де Гиз остановился и, глядя на герцога Ангулемского, спросил:

— Ну, что вы об этом скажете?

Герцог пожал плечами:

— Скажу, что мой бедный, столь оклеветанный король Генрих Третий, в конечном счете, не был в таком отчаянии из-за смерти Келюса, Шомберга и Можирона, как наш добрый король Людовик Тринадцатый из-за царапины господина Барада.

— Возможно ли, чтобы сын так мало походил на отца, — пробормотал герцог де Гиз, покосившись на дверь, словно хотел сквозь нее увидеть, что происходит в комнате, откуда они вышли. — Должен по чести признаться, что мне больше нравился король Генрих Четвертый, хоть в глубине души он и остался гугенотом.

— Ну, вы так говорите, потому что Генрих Четвертый умер; при жизни вы его терпеть не могли.

— Он причинил достаточно зла нашей семье, и нам не с чего быть в числе его лучших друзей.

— Это я допускаю, — сказал герцог Ангулемский, — но чего я не могу допустить, так это непременного сходства, какое вы пытаетесь найти между детьми и мужьями их матерей; знаете ли вы, что далеко не всем дано им наслаждаться? Да начнем хотя бы с вас, дорогой мой герцог, — и герцог Ангулемский ласково оперся об руку собеседника, ставя ногу на ступеньку лестницы, — если начать с вас, то я, имевший честь знать мужа вашей матушки и имеющий счастье знать вас, отважусь сказать — разумеется, без малейшего злословия, — что между вами и ним нет ни малейшего сходства.

— Дорогой герцог, дорогой герцог! — пробормотал г-н де Гиз, не зная, а вернее, слишком хорошо зная, куда может завести его такой насмешливый собеседник, как герцог Ангулемский, если он будет продолжать.

— Нет, нет, — настаивал тот с добродушным видом; он так превосходно умел его на себя напускать, что никогда нельзя было понять, насмехается он или говорит серьезно, — ни малейшего, и это видно, черт побери! Мы все, исключая вас, помним вашего бедного покойного отца. Он был высок ростом — вы нет; у него был орлиный нос — у вас курносый; у него были черные глаза — у вас серые.

— Почему бы вам не сказать еще, что у него на щеке был шрам, а у меня нет?

— Потому что у вас не может быть того, что можно получить только на войне — вы же огня не видели.

— Как это я не видел огня? — воскликнул герцог де Гиз. — А в Ла-Рошели?

— Да, правда, я и забыл: огонь охватил ваш корабль!

— Герцог, — сказал г-н де Гиз, высвобождая свою руку из руки герцога Ангулемского, — мне кажется, что вы в плохом настроении и будет лучше, если мы расстанемся.

— Я в плохом настроении? Что я вам такого сказал? Надеюсь, ничего неприятного, а если и сказал, то ненамеренно. Люди бывают похожи на кого угодно, вы понимаете, это дело случая. Разве я, например, похож на моего отца Карла Девятого, рыжеволосого и краснолицего? Не стоит из-за этого огорчаться; любой человек на кого-нибудь похож. Вот хоть наш король, например: он похож на кузена королевы-матери, приехавшего вместе с ней во Францию, на герцога Браччано, вы его помните? Да, да, на Вирджинио Орсини. А Месье, в свою очередь, похож на маршала д’Анкра как две капли воды; а знаете, на кого вы сами похожи?

— Нет, и это меня ничуть не заботит.

— Правда, вы не могли его знать, ибо он был убит вашим дядей де Майенном за полгода до вашего рождения.

Так вот, вы до удивления похожи на господина графа де Сен-Мегрена. Разве вам об этом не говорили?

— Говорили, причем меня это сердило, предупреждаю вас, дорогой герцог.

— Потому что вам это говорили по злобе, а не так бесхитростно, как я. Разве я сердился недавно, когда господин де Бассомпьер сказал, что я делаю фальшивые деньги? Но вы в плохом настроении — вы, а не я, — поэтому я вас покидаю.

— И думаю, хорошо делаете, — сказал г-н де Гиз, направляясь к улице Сухого Дерева, ведущей на улицу Сент-Оноре.

Ускорив шаги, он поспешил удалиться от своего язвительного собеседника; тот постоял с минуту на месте с удивленным видом человека, не понимающего, откуда берется у других обидчивость, если сам он (ставя себе это в заслугу) ею не обладает.

Затем он направился к Новому мосту, надеясь найти в этом людном месте какую-нибудь другую жертву для маленькой пытки, начатой им над герцогом де Гизом.

Тем временем другие придворные мало-помалу скрылись, и король остался наедине с л’Анжели.

Тот, не желая упускать такой прекрасный случай разыграть свою шутовскую роль, встал перед королем (тот сидел, печально опустив голову и глядя в пол).

— Ох! — произнес л’Анжели и тяжело вздохнул.

Людовик поднял голову.

— Ну? — спросил он тоном человека, ждущего, что собеседник будет одного с ним мнения.

— Ну? — повторил л’Анжели таким же жалобным тоном.

— Что ты скажешь о господине де Бассомпьере?

— Скажу, — отвечал л’Анжели, придав своему тону оттенок насмешливого восхищения, — что он прелестно обращается со шпиговальной иглой: наверно, в молодости был поваром.

В мрачном взгляде Людовика XIII сверкнула молния.

— Л’Анжели, — сказал он, — я запрещаю тебе шутить над несчастным случаем с господином Барада.

Лицо л’Анжели приняло выражение глубочайшей скорби.

— Двор наденет траур? — спросил он.

— Еще одно слово, шут, — сказал король, встав и топнув ногой, — и я велю отхлестать тебя до крови.

И он стал в волнении ходить по комнате.

— Отлично, — сказал л’Анжели и, словно для того чтобы укрыть уязвимую часть тела, уселся в кресло, с которого встал король, — вот я и стал мальчиком для битья при господах пажах его величества: если они в чем-то провинятся, пороть будут меня. Ах, мой собрат Ножан был прав: тебя не напрасно называют Людовиком Справедливым, черт возьми!

— Все равно, — сказал Людовик XIII, не отвечая на насмешки шута, ибо не знал, что ответить, — я отомщу господину де Бассомпьеру.

— Тебе не рассказывали историю про некую змею, что хотела сгрызть напильник и сточила на этом все зубы?

— Что ты хочешь сказать своей притчей?

— Я хочу сказать, сын мой, что, хоть ты и король, ты так же не властен губить своих врагов, как спасать своих друзей. Это дело нашего министра Ришелье. Тебя при жизни называют Справедливым, но очень может статься, что его назовут Справедливым после смерти.

— Его?

— Ты не находишь, Людовик? А я нахожу. Вот, к примеру, он приходит к тебе и говорит: "Государь, в то время как я пекусь о вашей безопасности и о славе Франции, ваш брат плетет заговоры против меня, то есть против вас. Он собирался напроситься со всей свитой ко мне на обед в моем замке Флёри, и, пока мы находились бы за столом, господин де Шале должен был проткнуть меня шпагой; вот доказательства; впрочем, допросите вашего брата, он вам это скажет". Ты допрашиваешь брата. Он, как всегда, трусит, бросается тебе в ноги и рассказывает все. Ах, это преступление, государственная измена, и за нее по праву голова должна слететь на эшафоте. Однако, когда ты придешь к господину де Ришелье и скажешь: "Кардинал, я шпиговал. Барада не шпиговал. Я хотел заставить его шпиговать и, когда он отказался, брызнул ему в лицо померанцевой водой. Он безо всякого уважения к моему величеству вырвал флакон у меня из рук и разбил его об пол. Тогда я спросил, чего заслуживает паж, позволяющий себе так оскорблять своего короля. Маршал де Бассомпьер, как человек рассудительный, ответил: "Порки, государь". Тогда господин Барада выхватил шпагу и бросился на господина де Бассомпьера; тот из почтения ко мне не мог обнажить свою и ограничился тем, что, взяв из рук Жоржа шпиговальную иглу, всадил ее в руку господина Барада. Поэтому я требую, чтобы господин де Бассомпьер был посажен в Бастилию". Твой министр — я его поддерживаю против всех и даже против тебя, — твой министр, являющийся воплощенной справедливостью, ответит: "Но прав господин де Бассомпьер, а вовсе не ваш паж, которого я не пошлю в Бастилию, ибо посылаю туда лишь принцев и вельмож, а велю выпороть за то, что он вырвал флакон у вас из рук, и поставить к позорному столбу за то, что он обнажил шпагу перед вами, с кем я, ваш министр, самый значительный человек во Франции, не считая или даже считая вас, разговариваю понизив голос и склонив голову". Что ты ответишь своему министру?