Александр Дюма - Сальватор. Часть. 1,2

— Отлично! — похвалил его г-н Жакаль. — Можете быть уверены, что ваша преданность будет оценена. Королей нельзя обвинить в неблагодарности.

— Нет, конечно, неблагодарными бывают только народы! — философски отвечал Жибасье, устремив взгляд в небо. — Ах!..

— Браво!

— Так или иначе, дорогой господин Жакаль, оставим вопрос о неблагодарности королей и признательности народов в стороне. Позвольте вам сказать, что я весь к вашим услугам.

— Сначала доставьте мне удовольствие и съешьте крылышко вот этого цыпленка.

— А если мой подопечный ускользнет от нас, пока мы будем есть это крылышко?

— Да нет, никуда он не денется: он нас ждет.

— Где это?

— В церкви.

Жибасье смотрел на г-на Жакаля со все возрастающим удивлением. Каким образом начальник полиции оказался почти так же хорошо осведомлен, как сам Жибасье?

Впрочем, не это главное. Жибасье решил проверить, до каких пределов простиралась осведомленность г-на Жакаля.

— В церкви?! — вскричал он. — Мне бы следовало об этом догадаться.

— Почему? — поинтересовался г-н Жакаль.

— Человека, который мчится во весь опор, может извинить только одно: он торопится спасти свою душу.

— Чем дальше, тем интереснее, дорогой господин Жибасье! — хмыкнул начальник полиции. — Я вижу, вы не лишены наблюдательности, с чем я вас и поздравляю, потому что отныне вашей задачей будет наблюдение. Итак, повторяю, вашего подопечного вы найдете в церкви.

Жибасье хотел убедиться в том, что г-н Жакаль получил самые точные сведения.

— В какой именно? — спросил он в надежде захватить его врасплох.

— В церкви Успения, — просто ответил г-н Жакаль.

Жибасье не переставал изумляться.

— Вы знаете эту церковь? — продолжал настаивать г-н Жакаль, видя, что Жибасье не отвечает.

— Еще бы, черт побери! — отозвался Жибасье.

— Должно быть, только понаслышке, потому что на очень набожного человека вы не похожи.

— У меня есть своя вера, как у всех, — отвечал Жибасье, с безмятежным видом подняв глаза к потолку.

— Я не прочь укрепить с вашей помощью свою веру, — проговорил г-н Жакаль, наливая Жибасье кофе, — и если бы у нас было время, я с удовольствием попросил бы вас изложить ваши теологические принципы. У нас тут, на Иерусалимской улице, можно встретить величайших теологов, как вам, должно быть, известно. Вы привыкли жить в заточении и, верно, научились медитации. Вот почему я с истинным наслаждением когда-нибудь вас выслушаю. К сожалению, время идет, а сегодня у нас с вами еще много дел. Но вы дали слово, просто мы отложим это дело до другого раза.

Жибасье слушал, хлопая глазами и смакуя кофе.

— Итак, — продолжал г-н Жакаль, — вы найдете своего подопечного в церкви Успения.

— Во время заутрени, обедни или вечерни? — спросил Жибасье с непередаваемым выражением, то ли лукавым, то ли наивным.

— Во время обедни с певчими.

— Значит, в половине двенадцатого?

— Приходите к половине двенадцатого, если угодно; ваш подопечный прибудет не раньше двенадцати.

Именно в это время условились встретиться заговорщики.

— Сейчас уже одиннадцать! — вскричал Жибасье, бросив взгляд на часы.

— Да погодите, до чего вы нетерпеливы! Вам еще хватит времени на глорию.

И он подлил полстакана водки в чашку Жибасье.

— «Gloria in excelsis!» [2] "Слава в вышних" (лат.). , — произнес Жибасье, поднимая чашку двумя руками на манер кадила, словно собирался воскурить ладан в честь начальника полиции.

Господин Жакаль наклонил голову с видом человека, убежденного в том, что заслуживает этой чести.

— А теперь, — продолжал Жибасье, — позвольте вам сказать нечто такое, что ничуть не умаляет вашей заслуги, перед которой я преклоняюсь и которую глубоко почитаю.

— Говорите!

— Я знал все это не хуже вас.

— Неужели?

— Да. И вот каким образом мне удалось это разузнать…

Жибасье сообщил г-ну Жакалю обо всем, что произошло на Почтовой улице: как он выдал себя за заговорщика, проник в таинственный дом, условился о встрече в полдень в церкви Успения.

Господин Жакаль слушал молча, а про себя восхищался проницательностью собеседника.

— Так вы полагаете, что на похоронах соберется много народу? — спросил он, когда Жибасье закончил свой рассказ.

— Не меньше ста тысяч человек.

— А в самой церкви?

— Сколько сможет там поместиться: две-три тысячи, может быть.

— В такой толчее разыскать вашего подопечного будет не так-то просто, дорогой Жибасье.

— Как говорится в Евангелии: «Ищите, и найдете».

— Я облегчу вам задачу.

— Вы?!

— Да! Ровно в поддень он будет стоять, прислонившись к третьей колонне слева от входа, и разговаривать с монахом-доминиканцем.

На этот раз дар провидения, отпущенный г-ну Жакалю, настолько потряс Жибасье, что он склонился, не проронив ни слова; подавленный таким превосходством, он взял шляпу и вышел.

Жибасье вышел из особняка на Иерусалимской улице как раз в ту минуту, как Доминик торопливо зашагал вниз по улице Турнон, после того как занес Кармелите портрет святого Гиацинта.

Во дворе префектуры не было видно никого, кроме трех человек.

Один из них отделился от двух остальных и направился к нему; это был невысокий худой человек, смуглый, с блестящими черными глазами и сверкающей улыбкой. Жибасье узнал своего коллегу Карманьоля: именно этот доверенный агент г-на Жакаля передал ему, Жибасье, в Келе приказания их общего хозяина.

Жибасье ждал его улыбаясь.

Они поздоровались.

— Вы идете в церковь Успения? — спросил Карманьоль.

— Разве не обязаны мы отдать последний долг останкам великого филантропа? — ответил вопросом на вопрос Жибасье.

— Безусловно, — согласился Карманьоль, — и я поджидал, когда вы выйдете от господина Жакаля, чтобы поговорить о нашем общем поручении.

— С большим удовольствием. Мы будем разговаривать на ходу, или идти разговаривая, и время не покажется нам долгим, мне во всяком случае.

Карманьоль поклонился.

— Вы знаете, что мы будем там делать? — спросил он.

— Я должен не терять из виду человека, стоящего у третьей колонны слева и разговаривающего с монахом, — отвечал Жибасье, не переставая удивляться точности этих сведений.

— А я должен арестовать этого человека.

— Как арестовать?

— Да, в нужный момент; об этом мне и поручили вам сказать.

— Вам поручено арестовать господина Сарранти? — спросил его Жибасье.

— А вот и нет! Господина Дюбрёя — такое имя он сам себе избрал, так пусть не жалуется.

— И вы арестуете его как заговорщика?

— Нет! Как бунтовщика.

— Значит, готовится серьезный бунт?

— Серьезный? Да нет! Но бунт я вам все-таки обещаю.

— Не считаете ли вы, что это довольно неосмотрительно, дорогой собрат, поднимать бунт в такой день, как сегодня, когда весь Париж на ногах? — заметил Жибасье, остановившись, чтобы тем самым придать вес своим словам.