Александр Дюма - Дюма. Том 51. Госпожа де Шамбле. Любовное приключение. Роман Виолетты

Пусть лишь те, кто понимает, любит и использует сладчайшую науку, именуемую Наслаждением, следуют за мной.

В пору моего знакомства с Виолеттой мне минуло тридцать лет.

Я жил на пятом этаже достаточно внушительного дома на улице Риволи. Наверху в бесчисленных комнатенках обитала прислуга и молоденькие мастерицы, работавшие у торговки бельем (ее магазин до сих пор сохранился на нижнем этаже за колоннадой).

В то время у меня была любовная связь с весьма привлекательной и чрезвычайно аристократичной дамой. У нее была кожа того белоснежного цвета, который прославил Теофиль Готье в "Эмалях и камеях", и волосы, подобные тем, что заплел Эсхил на голове Электры, сравнивая их с колосьями Арголиды. Однако вскоре она начала стремительно полнеть. Ранняя тучность крайне раздражала ее, и, не зная, на кого свалить вину за избыточный вес, она изводила всех окружающих своим несносным нравом. За этим последовал разлад наших отношений, мы стали реже видеться; предвидя ее причуды, я и не пытался расположить ближе друг к другу наши спальни: они находились в противоположных концах квартиры. Свою комнату я выбрал, пленившись видом на сад Тюильри. Я уже был одержим манией пачкать пальцы чернилами, а для сочинителя нет отдохновения сладостней и прекрасней, чем наблюдать из окна за тенистой громадой вековых деревьев сада.

Летом, при свете дня, под их сенью дикие голуби спорят за место на верхних ветвях; с наступлением темноты вновь воцаряются покой и безмолвие.

В десять вечера бьют отбой, запирают решетки, и наступает неповторимая ночная пора, медленно выплывает луна, серебря макушки деревьев своими бледными лучами.

Появление луны часто сопровождает легкий ветерок, и тогда трепещущие листья озаряются светом, пробуждаются, оживают, излучая любовь и томясь по наслаждению.

Постепенно, одно за другим, гаснут окна, силуэт дворца становится неясным, чернея на фоне прозрачной небесной лазури.

Мало-помалу замирает городской гул, затихает громыханье последнего фиакра или омнибуса, и твой слух упивается тишиной, нарушаемой лишь дыханием уснувшего исполина.

Взор отдыхает при виде дворца и деревьев, позаимствовавших у мрака его неподвижную величественность. Там, у окна, я нередко часами предавался мечтам.

О чем я грезил?

Я и сам уже не помню; наверное, о том, о чем грезят в тридцать лет: о любви, о женщинах, которых уже встретил, а еще чаще — о тех, которых еще не встречал.

По правде сказать, самая привлекательная женщина — это та, какую ты еще не познал.

Есть люди, обиженные природой: солнце — душа нашего мира — забыло озарить их своим лучом; они все видят в сером цвете и в течение сумеречного своего существования исполняют как гражданский долг действо, которым Господь одарил излюбленное свое создание, назначив высшим счастьем необузданную вспышку чувств, до боли острый восторг сладострастия, способный умертвить и гиганта, продлись он целую минуту вместо пяти секунд.

Они не рождают детей, а размножаются; они часть огромного человеческого муравейника, который строит дом по камешку, по кирпичику; они летом запасаются едой на зиму и на вопрос Всевышнего: "Что ты делал на Земле?" — отвечают: "Работал, пил, ел, спал".

Блажен тот, кто после бесполезных поисков смысла своего пребывания на этом свете ограничится оправданием перед гласом небесным: "Я любил!"

Во власти таких размышлений, уводящих в беспредельное пространство, где неразличимы небо и земля, я вздрогнул при звуке башенных часов соседней церкви, пробивших два часа ночи, и тут мне показалось, что кто-то постучал в мою дверь. Я подумал, что ошибся, и прислушался: стук повторился. Тогда я решил взглянуть, кому вздумалось посетить меня в подобный час. В отворенную дверь проскользнула юная девушка, почти ребенок.

— Ах, сударь, спрячьте меня, прошу вас! — залепетала она.

Я приложил палец к губам, призывая ее хранить молчание, как можно осторожнее прикрыл дверь и, следуя за образовавшейся полоской света, обняв девушку за плечи, проводил ее к себе в спальню.

Там, при свете двух свечей, я стал приглядываться, что за птичку, вырвавшуюся из клетки, подбросила мне судьба.

Первое впечатление подтвердилось: это была очаровательная девочка лет пятнадцати, тоненькая и гибкая, как тростинка, но уже вполне сформировавшаяся.

Рука моя случайно скользнула по ее телу и, наткнувшись на живую округлость, нащупала грудь.

От одного этого прикосновения по жилам моим пробежала дрожь. Есть женщины, наделенные природой чарующим даром пробуждать чувственность, едва до них дотронешься.

— Мне так страшно, — прошептала она.

— Неужели?

— О да! Какое счастье, что вы еще не спите.

— И кто же вас так сильно напугал?

— Господин Берюше.

— Кто такой господин Берюше?

— Муж белошвейки, у которой я работаю там, внизу.

— И чем же вам досадил этот господин Берюше? Ну же, рассказывайте.

— Вы приютите меня на всю ночь, не так ли?

— Вы останетесь здесь настолько, насколько пожелаете. Я не имею обыкновения выставлять за дверь красивых девушек.

— О, я еще всего лишь маленькая девочка, а не красивая девушка.

— Как сказать!..

Взгляд мой, нырнув сквозь ее приоткрытую рубашку, обнаружил, что моя гостья вовсе не такая уж маленькая девочка, какой представляет себя.

— Завтра на рассвете я уйду, — сказала она.

— И куда вы направитесь?

— К сестре.

— Сестре? Где сейчас ваша сестра?

— На улице Шапталь, дом четыре.

— Ваша сестра живет на улице Шапталь?

— Да, на антресолях. У нее две комнаты, одну она предоставит мне.

— И что делает ваша сестра на улице Шапталь?

— Работает на магазины. Ей помогает господин Эрнест.

— Она старше вас?

— На два года.

— Как ее зовут?

— Маргарита.

— А как зовут вас?

— Виолетта.

— Похоже, в вашей семье отдают предпочтение подобным именам.

— Это мама обожала цветы.

— Ваша мать умерла?

— Да, сударь.

— Какое имя она носила?

— Роза.

— Определенно, у вас дома было заведено давать такие имена. А что с вашим отцом?

— О, он в добром здравии!

— И чем он сейчас занимается?

— Он сторожит ворота в Лилле.

— Его имя?

— Руша.

— Заметьте, вот уже целый час я расспрашиваю вас, но так и не выяснил, отчего же вы испугались господина Берюше?

— Оттого что он все время пытался меня поцеловать.

— Вот оно что!

— Он повсюду преследовал меня: я даже не осмеливалась в темноте заходить в комнату за лавкой, поскольку была уверена, что он там меня поджидает.

— А вам было неприятно, что он хотел вас поцеловать?

— Ужасно неприятно!

— И почему вам это так не нравилось?

— Потому что я считаю его уродливым, и, к тому же, он, кажется, добивался чего-то большего, чем поцелуй.