Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Луи де Фонтаньё бросил умоляющий взгляд на своего старого друга.

— Фонтаньё вышел в ту самую минуту, когда я отбивался от этих негодяев. Он пришел мне на помощь, и, разговаривая с ним, я рассматривал его лицо, обеспокоившее меня. Вы же прекрасно знаете, милейшая сударыня, что наш друг не из тех, кто умеет скрывать свои чувства…

Эмма вздохнула.

— Я тут же учуял, как гончая чует оленя на лежке, что пахнет какими-то заботами; мое сердце давно уже иссохло, и я на самом деле хотел его чем-то освежить; я отказался от мысли наказать лакеев за их опрометчивые действия и решил проводить Фонтаньё. Он не хотел доверить мне своей тайны, но я был уверен, что, придя сюда, сам догадаюсь о ней и к тому же получу удовольствие от возможности возложить к вашим стопам мое почтение, прекрасная сударыня.

— Но знаете ли вы, господин шевалье, — с некоторым смущением сказала Эмма, — что мы долго не сможем возвратить вам сумму, которую вы столь любезно предоставили нам?

— Тем лучше, маркиза! Игорный стол отдохнет подольше. Впрочем, не беспокойтесь о последствиях, какие эта ссуда может иметь для меня. Скоро я буду богат.

— Значит, вы получили наследство? — с любопытством спросил Луи де Фонтаньё.

— Я? Напротив! Те четыре тысячи франков, что я одолжил вам, дорогой друг, это ровно половина денег, оставшихся у меня после того как Провидение приохотило моего последнего дядю к моим кладовым.

— Ах, Боже мой! — воскликнула Эмма в отчаянии оттого, что она предоставила г-ну де Монгла возможность проявить свою дружескую щедрость.

— Я сейчас рассею все ваши сомнения, избрав вас своей наперсницей, если только вы соблаговолите мне это позволить, маркиза. Я прибыл в Париж с целью жениться, — с полнейшим простодушием сообщил шевалье и расправил свой галстук движением, сохранившимся у него еще со времен Директории.

— Вы? Жениться? — всплеснув руками, воскликнул Луи де Фонтаньё.

— По правде говоря, вы невежливы, мой дорогой. Да, в самом деле жениться! Нужно же когда-нибудь с этим покончить. На протяжении двадцати лет из года в год я все откладываю прощание со своей холостяцкой жизнью. Ждать более нет разумных оснований, и вот, клянусь, вы видите, что я уже с этим смирился.

Последние свои слова г-н де Монгла сопроводил глубоким вздохом.

— И на ком же вы женитесь, шевалье?

— Черт возьми! Да не торопите же событий, мой юный друг, погодите! Я сам жду. Как только я узнаю имя будущей госпожи де Монгла, я тут же вам сообщу. С завтрашнего же дня я намерен приступить к поискам и поскольку, ввиду того, что времена нынче суровые, расположен сделать кое-какие уступки по части происхождения невесты, так как мещанская публика, окружающая новую королевскую власть, изрядно алчет титулов, а я обнаружил в своих архивах покоробившуюся грамоту, дающую мне право именоваться графом, то у меня нет сомнений, что в самом ближайшем будущем можно будет представить графиню госпоже маркизе, если только она соблаговолит мне это позволить.

Шевалье говорил так серьезно, что невозможно было сомневаться в правдивости его слов. Проницательность старого дворянина быстро позволила ему обнаружить и грусть Эммы, и смущение, которое испытывал Луи де Фонтаньё, находясь в присутствии свидетеля его прежней бурной страсти, когда стало очевидно, что он так плохо сдержал свои клятвы; гневные взгляды, которые Сюзанна время от времени бросала на молодого человека, помогли ему окончательно разобраться в сложившемся положении; но, обладая тактом и деликатностью светского человека, он воздержался от того, чтобы делать малейшие намеки или вызывать кого-нибудь на откровенность; своей общительностью и веселостью он старался развеять печаль своих друзей.

Шевалье пожелал, чтобы его встреча с ними стала праздником; он проявил при этом такую настойчивость, что Эмма, не зная, как отказать в столь малой милости человеку, оказавшему им столь большую услугу, решила принять приглашение на ужин, который он вознамерился дать в их честь в тот же день.

Выйдя из ресторана, шевалье привел их в Оперу, чтобы завершить там вечер.

Во время антракта шевалье сослался на сильную головную боль и попросил Луи де Фонтаньё выйти вместе с ним; оставив г-же д’Эскоман одну в ложе, они велели театральной служительнице никого туда не впускать.

Господин де Монгла привел Луи де Фонтаньё на бульвар.

— Любезнейший друг, — решительно заговорил шевалье, — я безуспешно старался удержать вас от многих глупостей; буду ли я более удачлив, когда речь идет о том, чтобы помешать вам совершить подлость?

Молодой человек сделал резкое движение, чтобы высвободить свою руку из руки старика, но тот удержал ее с цепкой хваткой и с такой мускульной силой, какой, казалось бы, нельзя было ожидать от человека его возраста.

— Простите, я закончу, — произнес шевалье, — у меня настоящая мания вмешиваться в то, что меня не касается; однако, поскольку я готов обнажить против вас свою шпагу, если вас оскорбили мои слова, и вовсе не претендую на то, чтобы мои седые волосы служили мне громоотводом, я продолжаю. Вы не любите более маркизу, и вас вновь охватила глупейшая из страстей к тамошней распутнице.

— Шевалье, не Эмма ли поведала вам эти глупые сказки?

— О! — отвечал шевалье с непритворным возмущением. — Я слишком уважаю в маркизе светскую женщину, чтобы допустить возможность произносить между нами имя той девки. Мне шестьдесят пять лет, но мои глаза еще прекрасно видят, и это смягчает нелепость моих матримониальных замыслов, ошеломивших вас этим утром. Я прекрасно узнал Маргариту, которая, как и мы, находится в Опере, ярусом выше нашего. Я перехватил ваши взгляды, как бы вы ни старались их сдерживать; не ускользнули от меня и ее бледность, сжатость ее губ, судорожные движения, какими она обрывала лепестки цветов из своего букета, и взгляды ненависти, какие она бросала на госпожу д’Эскоман. К тому же, почему вы утром были у нее, в то время как бедная маркиза находилась в таком страшном положении? Ах, Фонтаньё, не припирайте меня к стенке, иначе моя проницательность станет для вас куда более неприятной.

— А если бы так оно и было, если бы я позволил себе уступить связанной с прошлым прихоти в отношении Маргариты, то вам ли, Монгла, вам ли, кто сотни раз хвастался передо мною своими любовными похождениями, ставить мне это в вину?

— Не надо клеветы, мой мальчик! Пусть я закоренелый негодяй, разбойник, но, клянусь честью, я никогда никого не обманывал; на моем лице всегда можно было читать и все мои достоинства, и все мои пороки; те женщины, которым они нравились, их принимали; если же потом они в этом раскаивались, то могли пенять на себя, а не на меня. Я обещал им только гусарскую любовь, и напрасно бы они требовали от меня чувств и элегий. А вы разве такую роль взялись разыграть в отношении маркизы?