Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Луи де Фонтаньё был так счастлив освободиться, наконец, от терзавшей его мысли о смерти Эммы, что не придал большого значения этим сказанным как бы между прочим словам, хотя старик намеренно сделал на них ударение; молодой человек бросился на шею своему старому другу, расцеловал его и простился с ним. Господин де Монгла направился к особняку Маргариты. Вид у него был такой, словно его менее всего на свете огорчила собственная прозорливость, позволившая ему все предугадать; он шел, довольно насвистывая старинный мотивчик, лихо заломив шляпу на седой шевелюре и искоса поглядывая на прохожих, позволивших себе улыбнуться при виде выразительной пантомимы, в которой его молодой друг рассыпался перед ним в благодарностях.

Хотя г-жа де Монгла была огорчена и чуть ли не оскорблена внезапным уходом Луи де Фонтаньё, она была слишком спесива, чтобы показать это; у нее были слишком твердо установленные планы, касающиеся роли, которую ей хотелось предоставить своему нынешнему мужу в их супружеской жизни, чтобы она изменила собственное поведение, утратив того, кто должен был стать в ней главным действующим лицом. И Маргарита обратила на г-на д’Экомана всю благосклонность, которую с утра она приберегала для второго из своих официальных любовников.

Маргарита была так обворожительна в своих великолепных нарядах, что, невзирая на раны, нанесенные его самолюбию, маркиз, отбросив мысли об этом, весело принял дарованное ему наследство; он охотно согласился на то, что от него ждали, — немедленно занять предложенное ему место чичисбея.

Господин д’Эскоман разделил свадебный ужин с новой супружеской четой, во время которого он пускал в ход весь пыл присущей ему любезности и с помощью уместных в этих обстоятельствах шуточек заставлял хохотать новобрачную, чем, казалось, ничуть не обижал своего друга Монгла.

Ужин, хотя число его участников свелось к трем, затянулся далеко за полночь; г-н д’Эскоман проявлял к Маргарите предупредительность, вне всякого сомнения напоминавшую ей прежние счастливые дни; сама же Маргарита, казалось совершенно забыв о своих утренних предпочтениях, великодушно одаривала его своими взглядами, напоминавшими те, какими она пыталась одержать верх над решением, по-видимому принятым Луи де Фонтаньё по отношению к ней.

Господин де Монгла продолжал проявлять полное равнодушие ко всему происходящему вокруг него; он читал газету и, казалось, не прислушивался к разговору Маргариты и маркиза, который они вполголоса вели уже несколько минут. Они были так увлечены друг другом, что не заметили на губах старика ироничной складки, указывавшей на то, что старый дворянин не так уж настроен, как это могло показаться, исполнять пассивную роль, какую ему предназначали его жена и его друг.

Наконец наступил час, когда г-ну д’Эскоману следовало удалиться.

Господин де Монгла и его супруга проводили маркиза до дверей гостиной; старик сердечно пожимал ему руку, а Маргарита строила с ним превосходнейшие планы на то, чем занять завтрашний день.

Когда супруги остались одни, они уселись в кресла друг против друга; Маргарита сияла радостью, а граф был задумчив.

— Не правда ли, наш дорогой д’Эскоман — очаровательный кавалер? — спросил г-н де Монгла. — Я думаю, вы такого же мнения, графиня?

Госпожа де Монгла взглянула на мужа: тот говорил вполне серьезно.

— Да, — ответила она.

— Поистине жалко, что при столь привлекательном складе ума у него совсем неразумное сердце.

— Я не понимаю вас.

— В моих словах нет никакой загадки. Очевидно, предоставляя ему гостеприимство в моем доме, я поставил себя под охрану этого гостеприимства, а он в течение всего вечера ставил себе задачей доказать мне, будто для него это китайская грамота.

Графиня де Монгла громко рассмеялась.

— Значит, вы ревнуете? — спросила она.

Господин де Монгла расхохотался вслед за супругой; если бы кто-нибудь посторонний их услышал, он, должно быть, подумал, что молодые супруги весело начинают свой медовый месяц.

— Вы не великодушны, графиня. С вашей стороны жестоко напоминать мне о моей немощи. Чтобы ревновать, нужно быть влюбленным; сердце мое и хотело бы любить, но столько всего запрещает мне это!

— Но если вы не ревнуете, отчего тогда придаете такое значение нескольким заурядным любезностям, высказанным в мой адрес господином д’Эскоманом?

— Послушайте, графиня, давайте будем друг перед другом откровенны; ответьте честно на мои вопросы, и я в свою очередь открою вам свои намерения, тем самым избавив вас от настоящих неприятностей… Доверяете ли вы мне?.. В конце концов, вы прекрасно понимаете, о чем я хочу вас спросить.

— Но к чему этот вопрос?

— Вы отвечаете вопросом на вопрос; но на самом деле это я должен первым начать бой, коль скоро вызвал вас на него. Итак, я намереваюсь сказать вам, что если бы мы оба были молоды и оба были богаты, то ничто бы не преобладало над моим желанием быть вам во всем приятным, даже если бы вы относились не столь сурово к заурядным любезностям, о каких мы только что говорили… Вы отлично понимаете, что я подразумеваю… Следуя известным примерам, которые я уважаю и почитаю, и всем правилам хорошего тона, я мог бы выказать себя сдержанным и снисходительным; но мы находимся в совсем ином положении. Вы молоды, а я стар; вы богаты, а я беден; если я буду терпеливо сносить то, что несправедливая публика не преминет назвать вашей распущенностью, то она и не преминет утверждать, будто граф де Монгла увенчал свою… бурную жизнь самым гнусным расчетом!.. Достаточно того, что об этом подумают, но я не желаю, чтобы об этом еще и говорили.

— Но, — с высокомерием возразила Маргарита, — разве между нами не было договоренности, что мы заключаем сделку?

— Да, и это справедливо поскольку мы действовали словно два законника; я законник честный; такое бывает редко, но случается. Поэтому я и не хочу двусмысленности в создавшемся положении. Ваше прошлое сомнительно, как такое называется в делах. Но я принял его без всяких разбирательств; я предоставил вам право носить мое имя, и Маргарита Жели исчезла; я возложил на вас корону, которой будут оказывать почтение, не интересуясь тем, чью голову она покрывает; однако для всякого порядочного человека — а я таковым являюсь, как бы оно ни казалось, — было совершенно ясно, что я не для того сделал вас графиней де Монгла, чтобы вы бесчестили это имя, как вы обесчестили имя Маргариты Жели, и не для того, чтобы вы принуждали меня искать двенадцать жемчужин этой короны в сточной канаве; и я надеялся, что, сколь ни сильны ваши симпатии к господину д’Эскоману, в вас будет достаточно такта и деликатности и вы поймете, что слишком дорого было заплатить за свою жизнь ценой того, чтобы стать вашим мужем, и не захотите превратить меня в вашего… надеюсь, вы прекрасно понимаете, что я хочу этим сказать.