Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Я не буду, моля Вас о прощении, госпожа графиня, мысленно переноситься к тому, что мне пришлось выстрадать. Что значат эти страдания по сравнению с моими грехами? Что они будут значить по сравнению с теми страданиями, какие ожидают меня, возможно, на том свете? Я обращаюсь лишь к Вашему сердцу. Наши два сердца соединяют узы нежности, которые, быть может, вопреки доводам Вашего рассудка, побудили Вас сжалиться над той, что умоляет Вас простить ее. Любовь, с какой мы обе произносили одно и то же имя, при том, что выражаем ее столь различно, служит мне защитой, и я надеюсь, сударыня, что Вы обратитесь к Господу с просьбой, чтобы слезы, пролитые Вами по моей вине, не засчитывались мне до тех пор, пока я не предстану перед Небесным судом.

Трагическая смерть господина маркиза д ’Эскомана вернула в мои руки состояние, от которого я отказалась задолго до того, как мне стали известны истинные богатства, каких следует желать на этом свете, те богатства, какими Иисус Христос обещал наделить нас в царствии своем. Теперь, когда я возлагаю все свои надежды на нашего Отца Небесного, я ощущаю себя слишком богатой, чтобы не испытывать презрение к тому, что привязывало меня к земле; поэтому, отказываясь от своего состояния, я вовсе не совершаю никакой жертвы: никто из тех, кому достанется та или иная его часть, не должен быть мне признателен.

Согласно дарственной, составленной метром Бурнисьеном, канским нотариусом, я разделила свое состояние на две части. Одну из них я оставляю шатодёнским беднякам, которые будут молиться за меня и за тех, кого я любила на этом свете; другой частью я осмелилась распорядиться в пользу мадемуазель Октавии де Фонтаньё, Вашей племянницы, и я прошу Вас, сударыня: соблаговолите принять от ее имени эту часть моего состояния. Стоит ли мне, сударыня, приводить Вам доводы, по каким Вы не должны, наверное, отвергать этот дар бедной монахини? Я знаю, что он непременно будет способствовать счастью человека, которым Вы дорожите более всего на свете и при мысли о котором, чтобы я ни делала, мне не удается сдержать трепет моего сердца.

Вам будет казаться все более и более странным, когда из глубины своей монастырской кельи я стану раскрывать перед Вами то, что происходит в сердцах людей, живущих подле Вас, но, тем не менее, я уверена в том, о чем говорю.

Полгода назад, доверившись тому, что написал один наш общий друг, я позволила своему сердцу снова поддаться обманчивым надеждам, какие он во мне вызвал. Я полагала, что уже достаточно страдала, достаточно плакала, достаточно молилась, чтобы утишить Божий гнев. Я была свободна; чтобы принадлежать мне, ему уже не нужно было бросать вызов обществу и его законам и сносить страшную борьбу, в которой его любовь потерпела поражение. Я отправилась в Сен-Жермен; какое-то предчувствие подсказывало мне не отдаваться тайным желаниям своей все еще пылкой страсти и, перед тем как дать ему знать о моем приезде, удостовериться в том, что он на самом деле еще думает о той, с которой оказался в разлуке. В течение трех дней, сударыня, я следила за Вашим домом. Наконец, его дверь распахнулась; мое сердце билось, как в те дни, когда я встречала Вашего сына в Шатодёне; и при воспоминании об этом оно все еще трепещет! Он вышел, подав руку своей кузине; она была такая миниатюрная, такая хрупкая, такая нежная, что показалась мне ребенком и мое взволнованное сердце немного успокоилось. Я последовала за Вами. Вы шли позади них, держа в руках книгу; они бегали по тропинкам, по лесной чаще, гонялись за косулями, выбегавшими из кустов, пугали птиц, летавших в ветвях деревьев, и он становился таким же молодым, как она, чтобы понравиться ей. Наконец, они удалились от Вас на несколько сотен шагов. Я видела, как он время от времени нагибался, чтобы сорвать цветок, росший во мху среди лесной поросли; она, теперь уже задумчивая, шла по узкой дорожке; он приблизился к ней, держа в руках букет ландышей и лесных фиалок; она взяла букет, однако, перед тем как положить его себе на грудь, вынула оттуда другой букет — увядший и поблекший, хранившийся там, наверное, со времени их последней прогулки, и отдала его в обмен на тот, что был ей предложен; он поднес этот увядший букет к своим губам с пылкой страстью, с какой когда-то… Я не могла этого больше выносить и убежала, но была так взволнована, что заблудилась и опять оказалась на их пути. Они шли бок о бок, сплетя руки, и молчали, но взгляды их были красноречивее любых слов. По глазам той, что показалась мне ребенком, я поняла, что это уже взрослая девушка, и крик сердца, никогда нас не обманывающий, подсказал мне: "Они любят друг друга!"

Да, сударыня, они любят друг друга, и я ручаюсь Вам в этом долго кровоточащей раной, которую оставила в моей душе последняя обманутая надежда, слезами, которые я еще проливаю, печалями, которые я возлагаю к стопам Господа. Ныне, когда я ничего не желаю на этом свете, кроме их счастья, ныне, когда я из-за него люблю ту, с кем он должен разделить судьбу, мне остается лишь одно утешение — в мысли, что богатство, предлагаемое мною Вашей племяннице, будет способствовать союзу, который представляется Вам невозможным из-за их бедности.

Ваш сын добр; его заботы о несчастной Сюзанне во время ее ужасной болезни, благочестие, с каким он взял на себя все заботы о ее погребении, доказывают это, если в таком есть необходимость; однако слабость его состоит в его чрезмерной мягкости, и слабость эта тем больше, чем больше его восторженность; он настолько не сдержан в своих порывах, что последствия их могут быть непредсказуемыми! Остерегайтесь его изменчивой восторженности; пусть он живет где-нибудь в деревне вместе со своей избранницей. Спокойствие упорядоченной жизни и удовлетворение, которое он найдет в исполнении своего долга, умерят понемногу беспокойство его характера, заглушат волнение его страстей. О! Если бы мы не покидали Кло-бени!

Я хотела зачеркнуть эту последнюю фразу, но подумала и оставила ее. Она доказывает мне, что для меня искупление лишь началось, ибо, хотя я и пыталась до сего дня изгладить из своей души эти стойкие воспоминания о прошлом, они восторжествовали над моим раскаянием, над сожалением о совершенных мною проступках, над страхом Божьего правосудия. Молите Бога, сударыня, чтобы он меня покарал; молите его, чтобы меня очистила скорбь и стерла все следы моей испорченности; молите его, чтобы он поскорее призвал меня к себе. Быть может, там, наверху, я смогу любить его, не совершая преступления; я трепещу, произнося такое богохульство, но из всех райских блаженств это кажется мне самым драгоценным.

Прощайте, сударыня, и соблаговолите принять уверения в почтительной преданности Вашей сестры во Христе монахини Марты".