Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Тот с некоторыми колебаниями развернул его и, хотя он, должно быть, весьма мало был знаком с Банком Франции, ему стало ясно, что данный клочок бумаги вышел из этого достойного заведения.

— О-о! Подписано Тара! С этой подписью легче всего берут к оплате и требуют меньше комиссионных. Сколько я должен вам вернуть, сударь?

— Ничего, — ответил шевалье. — Я вам обещал пятьсот франков, если найду мою собаку; я ее нашел и держу свое слово.

— Это все мне, мне? Не делайте глупостей, хозяин: волнение — дурной советчик.

— Этот билет ваш, оставьте его себе, мой друг, — сказал шевалье.

Пьер Марто почесал за ухом.

— Вы мне даете его от всего сердца?

— Да, от всего сердца, от всей души!

— Но, вручая мне этот билет, не согласитесь ли вы еще и пожать мне руку?

— Почему бы нет? Дай две, мой друг! Две, и с большим удовольствием!

И он протянул обе руки Пьеру Марто.

Тот сжал нежные руки шевалье, на несколько секунд задержал их в своих мозолистых ладонях и выпустил лишь для того, чтобы смахнуть слезу, скользнувшую по его щеке из уголка глаза.

— Что ж, — сказал он, — вы можете похвалиться тем, что кюре церкви святой Елизаветы выдаст завтра нечто потрясающее по этому поводу и к тому же в вашу честь.

— Потрясающее? Что потрясающее, мой друг? — спросил шевалье.

— Потрясающую обедню! И я вам хочу заявить одно: если завтра с вами на дуэли случится несчастье, то, значит, на Небесах нет милосердного Бога.

И Пьер Марте вышел, вытирая вторую слезу.

Шевалье сделал то же, что и Пьер Марте, но он вытер обе свои слезы сразу.

Затем он подошел к окну, открыл его, собираясь немного подышать свежим воздухом.

Там он увидел г-на Шалье, совещавшегося с двумя секундантами Грасьена д’Эльбена.

Эту ночь шевалье де ла Гравери проспал сном праведника.

Правда, рядом с ним находился его друг Дюмениль в обличье Блека.

В семь часов утра, благодаря заботам парикмахера (за ним было послано на улицу Кастильоне), шевалье был не только одет, но еще и выбрит и причесан с такой тщательностью, с которой он давно не относился к своему туалету, и прохаживался по своей комнате спокойный и почти улыбающийся.

Блек также, казалось, был весел и рад.

По правде говоря, шевалье совершенно не думал о предстоящей дуэли и велел себя выбрить и постричь вовсе не из учтивости по отношению к г-ну Грасьену д’Эльбену, как это можно было предположить.

Нет, шевалье думал о Терезе; о Терезе, которая вернулась к нему и которую в двух оставленных им письмах (адресованных одно г-ну Шалье, а другое — Анри), благодаря акту, переданному г-жой де ла Гравери, он в самом деле признавал своей дочерью и, следовательно, своей прямой и единственной законной наследницей.

Это ради Терезы он приказал привести себя в порядок.

Он думал о том, как счастлива Тереза будет узнать, что она его дочь, ведь он твердо решил ничем не омрачать эту радость и ни слова не говорить дочери об ошибках ее матери.

Он даже решил, что возьмет, если потребуется, вину на себя за то, что бедная сирота столь долго оставалась всеми покинута.

В четверть восьмого в дверь постучали.

Это был Анри д’Эльбен.

Господин де ла Гравери бросил быстрый взгляд на молодого человека и по безмятежному выражению его лица легко догадался, что тот совершенно не подозревает, кто противник шевалье.

— Вы видите, сударь, — сказал Анри с учтивостью, по которой за льё в нем можно было узнать дворянина, — насколько я точен и верен данному мною слову.

Нечто вроде раскаяния укололо шевалье в сердце.

Было ли порядочно с его стороны подобным образом делать Анри своим секундантом в дуэли с Грасьеном и заставлять брата требовать отмщения брату?

Поэтому лицо его слегка помрачнело, когда он отвечал молодому человеку:

— Послушайте, господин Анри, как бы я ни был вам признателен за вашу пунктуальность и за доказательство участия, которое вы проявили ко мне, признаюсь вам, что предпочел бы, чтобы вы не пришли на эту встречу.

— Почему же, сударь? — удивленно спросил барон.

— То, что должно произойти, касается вас гораздо ближе, чем вы это предполагали, и даже ближе, чем вы можете это предположить.

— Что вы имеете в виду?

Шевалье положил руку на плечо молодого человека и с необыкновенным чувством достоинства сказал ему:

— Сударь, несмотря на большую разницу в возрасте между нами, ваш твердый характер, лишенный глупых предрассудков, возвышенность ваших чувств внушили мне глубокое уважение к вам и, позвольте мне это сказать, самую искреннюю дружбу. Однако вовсе не это уважение и не эта дружба послужили причиной того, что на днях я доверил вам мою тайну.

— Но что же в таком случае вами двигало, сударь?

— Послушайте, будет лучше, если вы об этом не узнаете; будет лучше, пока для этого еще есть время, вам сейчас уйти и не сопровождать меня туда, куда я отправляюсь. Я освобождаю вас от вашей клятвы и прошу взять назад ваше обещание: чем больше я об этом размышляю, тем больше считаю не только разумным, но и честным и человечным поступить именно так. Бедное дитя, которое вы любили и которое все еще любит вас, могло бы рассердиться на меня за то, что я заставил вас принять участие в этом наказании.

— Что означают ваши намеки и недоговоренности, господин шевалье? — спросил Анри. — Я умоляю вас, ответьте, о ком вы говорите? Вы сказали, бедное дитя, которое я любил и которое все еще меня любит? Но я в своей жизни любил лишь одну женщину, и эта женщина, это…

Анри заколебался; шевалье докончил за него.

— … это Тереза, не правда ли? — сказал он.

— Откуда вам известно имя Терезы? Откуда вы знаете, что я любил Терезу? — поспешно спросил барон.

— Тереза — моя дочь, сударь, моя единственная дочь, мое обожаемое дитя, а ее соблазнитель, человек, воспользовавшийся своим сходством с братом, чтобы совершить преступление, это… ваш брат.

— Грасьен?

— Он самый.

— Так, значит, вы деретесь с моим братом?

Шевалье промолчал; но само его молчание было красноречивее всяких слов.

— О несчастный! — вскричал Анри, пряча лицо между ладонями.

Затем, спустя мгновение, он спросил:

— Но как же, как же он согласился драться с отцом соблазненной им девушки?

— Он не знает, что я отец Терезы; впрочем, я ему нанес такое оскорбление, что оно ему не оставило выбора: драться или нет.

— О Боже мой, Боже мой! — повторял Анри.

— Ну же, мужайтесь, мой друг! — сказал шевалье. — По правде говоря, мне кажется весьма странным, что мне так скоро пришлось давать подобный совет другим… мужайтесь! Возвращайтесь к себе; но только есть одно ваше обещание, на которое я по-прежнему хотел бы положиться.