Стефан Цвейг - Том 9: Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия: Кастеллио против Кальвина; Америго: Повесть об одной исторической ошибке; Магеллан: Человек и его деяние; Монтень

Более верный своему учителю, чем истине, в предисловии к официальному женевскому изданию Библии (1558) он допускает против Кастеллио злонамеренность такого доноси-тельского характера, что в этом месте она звучит прямо-таки как богохульство. «Сатана, наш старый противник, — пишет де Без, — которого и узнать можно лишь потому, что он не терпит Божье слово, действует теперь еще более опасным образом, чем прежде. Долгое время не было французского перевода Библии, по меньшей мере такого перевода, который был бы достоин Священного писания; теперь же сатана нашел столько переводчиков, сколько существует пустых и дерзких людей, и, возможно, он найдет их еще больше, если вовремя не вмешается Бог. Если меня спросят здесь о каком-нибудь примере, то я укажу на латинский и французский переводы Библии, выполненные Себастьяном Кастеллио, человеком, известным нашей церкви своей неблагодарностью и дерзостью, а также теми напрасными усилиями, которые церковь потратила на него, направляя на истинный путь. Поэтому мы полагаем в согласии со своей совестью более не замалчивать его имя — как это делали до сих пор, — а предупредить всех христиан, чтобы они береглись этого избранного сатаной человека».

Более определенно и более намеренно нельзя донести инквизиции об ученом. Но «избранный сатаной» Кастеллио не обязан теперь более молчать; сенат университета, возмущенный низостью нападок и ободренный охранным письмом Ме-ланхтона, вновь дал преследуемому право говорить.

Этот ответ Кастеллио де Безу полон глубокой и, можно сказать, даже мистической скорби. Чистого гуманиста волнует, как люди его духовного уровня могут так неукротимо ненавидеть. Правда, он хорошо знает, что кальвинистов заботит не истина, а только монополия их истины и что они не успокоятся до тех пор, пока не уберут его с дороги, как убрали до него всех своих духовных или политических противников. Но человек благородных чувств не может опуститься до подобных глубин ненависти. «Вы горячитесь и побуждаете магистрат к тому, чтобы он приговорил меня к смертной казни, — пишет Кастеллио в пророческом предчувствии. — Если бы это не было открыто изложено в ваших книгах, я бы не отважился утверждать такое письменно, хотя и убежден в ваших истинных намерениях; ведь мертвый, я не смогу вам более отвечать. То, что я еще жив, — для вас непереносимый кошмар, а видя, что магистрат не поддается вашему нажиму или, во всяком случае, еще не поддается ему, — что, впрочем, может вскоре измениться, — вы пытаетесь возбудить у мира ненависть ко мне и объявить меня вне закона».

Прекрасно понимая, что его противники открыто добиваются его смерти, Кастеллио обращается к их совести. «Скажите мне все же, — спрашивает он этих слуг слова Христа, — как ваше отношение ко мне позволяет вам взывать к Христу? Даже тогда, когда предатель выдал его преследователям, он говорил с ним с добротой, на кресте он молился за своих палачей. А вы? За то, что в отдельных вопросах веры я имею мнение, отличное от вашего, вы с ненавистью преследуете меня во всех странах мира и разжигаете в других ту же ненависть… Какую тайную горечь должны вы испытывать, ведь Бог так осуждает подобных вам: «Кто ненавидит брата своего, тот убийца…» Это ясные предписания истины, пригодные для каждого, если только освободить их от всякой богословской шелухи, и вы сами учите этим предписаниям в ваших книгах. Почему же вы сами не следуете этим предписаниям в своей жизни?»

Но де Без, и Кастеллио это знает, — всего лишь высланный вперед приспешник. Не от него исходит эта смертоносная ненависть, а от Кальвина, от деспота мысли, который желает запретить всякую попытку толкования Библии. Поэтому Кастеллио через голову де Беза обращается к Кальвину, спокойно, без околичностей, без посредников: «Ты считаешь себя христианином, признаешь Евангелие, кичишься тем, что ты приверженец Бога, и славишь себя за то, что знаешь все его замыслы, ты утверждаешь, что знаешь истину Евангелия. Так почему же, поучая других, ты сам не учишься? Почему, проповедуя с кафедры о том, что клеветать нельзя, свои книги ты заполняешь клеветой? Почему приговариваете вы меня якобы из-за моей гордыни к смерти с таким высокомерием, с такой надменностью и самонадеянностью, как если бы вы сидели в совете Господа и Он просил вас открыть людям тайны его сердца? Спуститесь, наконец, на землю, углубитесь в себя самих, поспешите. Как бы не было это слишком поздно! Попытайтесь, если это еще возможно, кинуть с сомнением взгляд на себя, и вы увидите то, что видят уже многие. Откиньте это себялюбие, терзающее вас, эту ненависть к другим и в особенности ко мне. Давайте соревноваться друг с другом в снисхождении, и вы откроете, что мое неблагочестие так же придумано, как и другие постыдные свойства, которые вы мне навязываете. Примиритесь с тем, что по некоторым пунктам учения у меня есть своя точка зрения. Разве не должны мы стремиться к тому, чтобы набожные люди, хотя в чем-то и отличающиеся во взглядах, были едины в вере?..»

Никогда гуманный, стремящийся к примирению человек не отвечал более мягко фанатику и доктринеру; и великодушный в слове, своим человечным поведением в этой навязанной ему борьбе Кастеллио являет собой пример персонифицированной идеи терпимости. Вместо того чтобы издевкой ответить на издевку, ненавистью — на ненависть, он пишет: «Я не знаю такой земли, такой страны, где бы мог скрыться от своей совести, если бы выдвинул против вас те обвинения, которые выдвинули вы против меня»; он еще раз пытается прекратить борьбу гуманным обсуждением спорных вопросов, всегда, по его мнению, возможным между людьми духа.

Еще раз протягивает он противникам руку дружбы, хотя те уже держат в своих руках секиру палача. «Я прошу вас во имя любви Христа, отнеситесь с уважением к моей свободе, перестаньте, наконец, забрасывать меня ложными обвинениями. Дайте мне, как я — вам, возможность верить без принуждения. Не думайте о тех, чье учение отклоняется от вашего, что они находятся в заблуждении, не обвиняйте их тотчас же в ереси… Если я, как и многие другие набожные люди, толкую Священное писание иначе, чем вы, то ведь всей своей душой я верую в Христа. Возможно, кто-то из нас находится в заблуждении, но давайте любить друг друга! Когда-нибудь Учитель скажет заблуждающемуся об этом. Единственное, что мы с уверенностью знаем, вы и я, по крайней мере, должны знать, это долг христианской любви. Так давайте выполним его, и тем, что будем его выполнять, мы заставим замолчать всех наших противников. Вы считаете свое мнение правильным? Другие думают то же самое о своем мнении, так пусть же мудрейшие покажут себя и более терпимыми, а не высокомерными гордецами из-за своей мудрости. Ибо Бог знает все. Он пригибает гордецов, он поднимает униженных.