Ярослав Гавличек - Гелимадоэ

— Ошибаетесь, барышня Дора, — вконец растерявшись и запинаясь, возразил я. — Я… я хотел только, чтобы вы больше не относились ко мне, как к ребенку. Я никогда особенно и не верил в эту вашу байку о купленном секрете. Если бы вы могли по-настоящему открыться мне!

Ее лицо разгладилось.

— Открыться тебе? — Она смерила меня взглядом с ног до головы, точно видела впервые. — Ты считаешь, что достоин доверия? — Она не сводила с меня глаз.

— А разве самой вам не ясно, что достоин? — горячо воскликнул я. — Как мне убедить вас? Я скорее откусил бы себе язык, чем доставил бы вам какие-нибудь неприятности. Да ради вас я на все готов!

Она еще с минуту медлила, потом вдруг решилась. Улыбнулась странной, почти жестокой улыбкой.

— Ну так и быть, я окажу тебе такое доверие. — Прислонясь спиной к печке, она быстро заговорила: — Ты и вправду уже слишком большой, чтобы хранить молчание за плитку шоколада. — (Снова эта злая усмешка.) — Только я прямо скажу тебе, что та правда, которую ты хочешь от меня слышать, совсем не для твоих ушей. Может, когда-нибудь ты поймешь, что, не открывая тебе тайну, я желала тебе добра. Но раз ты так хочешь, я все скажу. Но смотри, пеняй потом на себя!

Положив мне на плечо свою нежную руку, она стала прохаживаться со мной по кухне. Я испытывал неизъяснимое блаженство.

— Все так и есть, как ты сам сказал, мы с фокусником — любовники. (Она говорила, будто в лихорадке!) Я безумно люблю этого человека. Можешь ли ты понять, что это значит — кого-нибудь любить? Впрочем, не важно, понимаешь — не понимаешь, я уж не стану на это оглядываться. Мы любим друг друга. Уже давно, много раньше, чем умерла его жена. Я этого не стыжусь, а ты, согласись, еще слишком неопытен, чтобы иметь право судить нас. Конечно, услышь об этом отец или сестры, плохо бы мне пришлось. Но отец стар, а сестры глупые и беспонятливые, они никогда и не любили по-настоящему. Я познала истинную любовь и никому не позволю лишить меня права любить того, кого хочу. Никто не запретит мне самой решать такие дела. Что, не понимаешь? Ну, не важно. Или перепугался? Но ведь ты сам вынудил меня сказать правду, вот и узнай, как она горька. Мы с фокусником переписываемся. Время от времени он приходит в Старые Грады, и тогда мы видимся тайком. Не знаю, чем все это кончится. Он — бродячий комедиант, а я девушка из приличной семьи. Впрочем, к моему чувству примешана изрядная доля любви к приключениям. Меня так сильно влекут приключения.

В волнении, не сознавая отчего, я дрожал всем телом. Мы остановились посредине кухни. Дора, не сняв руки с моего плеча, взглянула на меня с надменной улыбкой:

— Ну вот, видишь, как я тебе доверяю. Рассказала столько, что, если ты меня выдашь, тебя со всех сторон засыплют похвалами. Думаешь, я еще что-то скрываю?

Я отрицательно помотал головой. Мне было трудно говорить, в горле застрял комок.

— Мне хотелось бы задать тебе один вопрос, но я не уверена, сумеешь ли ты его понять, — осторожно промолвила она.

— Спрашивайте, — сказал я пересохшими губами. — Я пойму, не сомневайтесь.

— В том… что касается нашей любви, на чьей ты стороне? На моей или на их? Я имею в виду городок, кумушек, так называемую мораль, семью… На чьей ты стороне?

Я собрал все свои силы, хотя был на грани обморока:

— Во всех… я во всех случаях… я был бы за вас, барышня Дора!

Непроизвольно или с умыслом — откуда мне знать? — она привлекла меня к себе Я ощутил на своем лице ее жаркое дыхание. С мольбой поднял на нее глаза. Она поняла, иронически засмеялась:

— Ого, парень, вон ты какой! — И легонько отстранила меня от себя.

— Барышня Дора, — тяжело ворочая языком, проговорил я. — Мне бы хотелось всегда быть рядом с вами, быть вам полезным…

— Вот как? Полезным? На самом деле хочешь быть полезным? — Теперь смех ее звучал неприятно, торжествующе. — Если и вправду хочешь, то пожалуйста!

— Да, да — страстно твердил я, — очень хочу!

— Тогда идем! — Она взяла меня за руку и потащила за собой к выходу. Мы быстро пересекли двор, побежали садом по склону. Она остановилась только внизу, возле самой Безовки, и указала на одну из яблонь, чья толстая, старая ветвь перекинулась далеко за изгородь.

— Полезай туда, — запыхавшись, коротко повелела Дора.

Я вскарабкался по стволу. Не обращая внимания на опасность разорвать штаны.

— Полезай до самого конца, не бойся… сунь руку… да, туда… Что ты нащупал в этом дупле?

— Бумагу! — растерянно ответил я.

— Так вот, знай — это мое письмо фокуснику. Я недавно его туда положила. Мы не можем посылать друг другу письма по почте, почтмейстер либо почтальон выдали бы нас. Это дупло — наш почтовый ящик. Каждый день я прихожу сюда и заглядываю в него. Ты хотел бы заменить меня? Если мальчишка лезет на дерево, никто не удивится, а для меня это небезопасно, могут выследить. Конечно, читать эти письма ты не посмеешь! Тебе придется соблюдать все меры предосторожности и передавать мне письма лишь наедине. А теперь слезай!

Я послушно спустился наземь.

— Готов ли ты это делать?

Я горячо кивнул головой, стряхивая с себя пыль и мох.

— Сознаешь ли ты, что ставишь и себя под удар? Если тебя прихватят с письмом, достанется и тебе. Может еще и больше, чем мне. Мой отец тебя любит, а тогда, наверно, прогонит с глаз долой. По отношению к нему ты взял бы на душу грех — неужто тебе это все равно?

— Да! — восторженно подтвердил я.

— Ну, ладно. — Взяв мою руку, она прижала ее к сердцу. Я чувствовал, как оно колотилось — по-видимому, столь же бурно, как мое собственное. Я ощутил под рукой ее упругую грудь. Наверняка в ту минуту я сделался белее мела.

— Теперь ты связан словом, — промолвила тихо Дора.

Она могла не сомневаться во мне. Я готов был за нее по капле отдать свою кровь.

Моя задача была совсем не трудной — послания, которые эти двое передавали друг другу, можно было пересчитать по пальцам. Кому иному такая убогая романтика могла бы и приесться — только не мне. Редко выпадавшие случаи исполнить поручение лишь подогревали мое усердие. Ни за что на свете я не задержал бы корреспонденцию даже на день! Разве не дал я торжественной клятвы? Разве Дора не была теперь со мной откровенна? Я позабыл предостерегающие рубцы прежних обманов. Согрешить против нее, явить небрежность? Рвение мое было, пожалуй, чрезмерным.

Дважды в день, а иногда и чаще, я прокрадывался вдоль садовой изгороди, озираясь по сторонам, не следит ли за мной чей-нибудь посторонний глаз. Заметив что-нибудь подозрительное, я прятался в кусты у Безовки и, лишь уверясь в полной безопасности, перелезал через плетень сада Ганзелиновых, вскарабкивался по стволу знакомой яблони, шарил во чреве дуплистого сука. Ни разу не довелось мне быть свидетелем обмена письмами: очевидно, они клали их туда ранним утром или поздней ночью. Дорино письмо лежало в дупле подчас три-четыре дня, однако в конце концов исчезало, а на его месте оказывалось пахнувшее пачулями письмецо от фокусника. С какой радостью и гордостью прижимал я его к сердцу, осторожно пробираясь берегом Безовки назад в городок!