Орхан Кемаль - Происшествие

Музафер-бей побледнел. Семидесятилетний старик, «отважный Ясин», «богатырь Ясин», не знавший в жизни страха, стоял перед ним и плакал как ребенок, тяжело всхлипывая. У него задрожали руки, он уже раскаивался, что так необдуманно поступил с имамом. Он хорошо понимал, какую опасность представляет для государства религиозный фанатизм, и все-таки чувствовал себя виновным в том, что прогнал имама на глазах у всех. Музафер-бей растерялся.

— …мир праху твоего отца, — продолжал. Ясин-ага. — Не знал он ни Европы, ни американцев. А тоже был беем, да еще каким! И меня уважал. Пахали эти же поля, засевали, собирали урожай. И разве в округе не было счастья? Думаешь, голод был? Эх-хе-хе, старое время! Я никогда не видел, чтобы твой покойный отец прогнал не только святого человека, но даже последнего нищего!

«Тоска по прошлому, — успокоил себя Музафер-бей. — Это ненадолго».

— Пей кофе! — предложил он Ясину.

Ясин-ага взял свою чашечку.

Гюлизар не понимала, что происходит с хозяином: Музафер-бей растерян, поит управляющего кофе!

Немного погодя Музафер-бей сказал:

— Ты позови имама ко мне…

— Не придет.

— Почему?

— Из гордости. Слава о нем разлетелась по всей стране. Да ты позови своего племянника, пусть он тебе расскажет, что говорят люди о нашем имаме!

«Час от часу не легче», — подумал Музафер-бей. Одна мысль о том, как буйно растет влияние духовенства, бросала Музафер-бея в дрожь. Какую страшную опасность оно будет представлять позже, когда окрепнет! А ведь на реакционное духовенство смотрят снисходительно в расчете, что оно станет надежной преградой на пути коммунизма. Да-да, надо обязательно написать серию статей и предупредить об опасности. Иначе усиливающаяся реакция поднимет голову и светская власть, государственность — все пойдет прахом. Как-то он поспорил в партийном клубе. «Что произойдет, если будет утрачен светский характер власти?» — спросили его. «Что произойдет? Прощай тогда Мустафа Кемаль и революция», — ответил Музафер. Его длинноносый, равнодушный оппонент беззвучно засмеялся и сказал: «Вот ты как думаешь. Выходит, ты не веришь в необходимость революции?» — «Нет, нет, что ты…» — «Хорошо, тогда во имя чего мы пролили столько крови? А гражданская война и ее осознание? — И став вдруг серьезным, закончил — Самое важное — это наша жизнь: моя и твоя. И при этом совершенно безразлично, какой характер будет носить государство, которое ее обеспечит, — светский или шариатский… За твое здоровье!» — «Ну, а народ? Бедняки?» — пытался возразить Музафер. — «Плевать на них!»

— О всемогущий аллах! — вздохнул Ясин-ага. — Как знать, может, пророк Махди явится от рода Рамазанова? Безбожие — плохая штука. Твой покойный отец…

Музафер остановил его нетерпеливым движением.

— Ладно, ладно. Ты все-таки позови мне имама. Или… постой. Гюлиза-а-ар!

Гюлизар отозвалась из-за двери.

— Рамазан там? — крикнул Музафер. — Позови его ко мне!

Он обернулся к Ясину. И хотя он по-прежнему не верил во всю эту чертовщину с явлением Махди, сказал, просто чтобы доставить удовольствие старику и Хафызу-Тыкве:

— Займись-ка этим делом сам, Ясин. Найди Джемшира, расскажи ему обо всем. Подкинь ему несколько курушей…

— Сколько ему дать?

— Откуда я знаю? Этот тип продает своих дочерей за деньги, падок на деньги, проходимец.

— А если он запросит несколько тысяч?

— Хватит ему за глаза и одной тысячи, и этого даже много. Но чтобы дочь Джемшира была у нас!

В дверях Ясин-ага столкнулся с мрачным, расстроенным Залоглу.

Огромные усы племянника, ультрамодные галифе и триполитанский кушак привели Музафер-бея в ярость.

— На кого ты похож? — Музафер-бей даже привстал.

Залоглу растерянно оглядел себя.

— На кого, дядя?

— Еще спрашивает! — он выругался. — Ты что, не в ладах с зеркалом? Что это? — он ткнул пальцем, показывая на сапоги, галифе, усы. — Это, это? Сморчок, а туда же — форсить!

Залоглу понурил голову и стоял, боясь шелохнуться, боясь сделать или сказать что-нибудь невпопад.

Музафер-бей вскочил с кровати, порылся в ящике стола и с ножницами в руке подошел к Залоглу.

— Вот так! — рявкнул он и срезал один ус, другой. — Не желаю, чтобы мой племянник походил на ружейников Абдула Хамида [35] Абдул Хамид II — турецкий султан, годы правления которого (1876–1908) получили в истории Турции название «зулюм» (буквально — тирания, гнет). …

Залоглу весь дрожал. Он не мог представить себя без усов иначе, как совсем маленьким, жалким и ничтожным.

— Этот имам говорил о каком-то видении… Что за видение? — прогремел зычный голос Музафер-бея.

— Не знаю, — заикаясь пробормотал Залоглу, — мне ничего не известно…

В дверях появился Ясин, Музафер-бей обратился к нему:

— Какое там видение явилось, Ясин-ага? Расскажи ему.

Ясин-ага не понял ситуации:

— Я ведь уже рассказывал тебе, Рамазан-бей, — сказал он, поворачиваясь к Залоглу.

Музафер-бей набросился на племянника.

— Так что ж ты говоришь, что не знаешь, что тебе ничего не известно? Он, оказывается, рассказал тебе?

Залоглу казалось, что он тает и становится все меньше и ничтожнее. Он дрожал и непрерывно менялся в лице. Он подумал о Гюллю: только бы она не увидела его таким.

— Уходи, убирайся вон! — закричал Музафер-бей. — Дрянь, лгун бесстыжий!

Залоглу выскочил из комнаты.

Музафер-бей кричал!

— Это все его, этого сукиного сына штучки. Все ясно. Он пошел к имаму, стал умолять его, тот и придумал всю эту историю с видением. Зря мы обидели имама. А этот Залоглу, сукин сын, оказывается, курит гашиш и чем только не занимается.

— Не знаю, господин мой, — сказал Ясин-ага. — Не видел, не слышал.

— А вот мне докладывали. — Музафер перевел дух. — Но как бы там ни было, займись этим делом и жени этого типа. Увидел девчонку — и, должно быть, влюбился… Джемшир нам не чужой. Подкинуть ему несколько курушей… А девчонка, смотришь, и прикрутит хвост нашему шалопаю, будет больше дома сидеть, делом каким займется. Понял?

— Понял, хозяин.

— Ступай, извинись перед ним!

Хафыз-Тыква, увидев в окно Ясина-ага, озабоченно ковылявшего к его дому, мигом забрался на постель, накинул на плечи одеяло, надел на голову расшитую парчой тюбетейку и, закрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, стал бормотать себе под нос молитву.

Ясин-ага вошел. Видя, что имам молится, он остановился у порога в почтительном молчании. «Благословенный, — умилился Ясин, — как истово он молится! Как можно было грубо обойтись с таким набожным, любимым рабом всевышнего. До чего мы дожили, о аллах! И как не помянуть добром прошлое, и кто ведает, какие испытания уготованы нам в будущем? Возьми мою душу, аллах, но не дай глазам моим увидеть еще худшие дни».