Орхан Кемаль - Происшествие

Так оно и было. Хамза боялся Кемаля. Каждый вечер Кемаль допоздна сидел в шашлычной один, спокойный и невозмутимый, а потом садился на свой велосипед и без опаски катил домой. Хамза как-то следил за ним издали. Даже во двор уже вошел… Но в последнюю минуту, по совести говоря, испугался. А решиться на откровенное признание, сказать: «Освободи меня, дядюшка Решид, боюсь я его, не смогу я этого сделать», — не мог и тянул себе же на голову.

— А что если Музафер-бей потребует сейчас или девчонку, или деньги? — спросил Решид.

Хамза поднял голову, но ничего не ответил.

Решид продолжал:

— Я теперь уж не знаю, каким образом, но только этот смазчик Кемаль должен исчезнуть!

Хамза опустил глаза.

— А что я могу сделать?..

— Прошу, дай мне револьвер, — не даешь! Что делать — тоже не знаешь… Ну отсидел бы я в тюрьме, велика важность!

Решида возмутило толстощекое гладкое лицо Хамзы, на котором не отражалось ничего, кроме легкого неудовольствия.

— «Что делать, что делать»… Был бы я на твоем месте, я бы тебе показал, что делать.

— Говоришь ты складно, — возразил Хамза, — а делать что-нибудь такое тебе хоть раз в жизни приходилось?

Решид смутился. Он подошел к двери и сплюнул на тротуар.

— Об этом аллах знает. Болтливость до добра не доводит. Нежданный камень голову ранит. Если ты считаешь старого Решида никчемным человеком…

Хамза запротестовал.

— Ну так дай револьвер, и я покажу, как поступил бы старый Решид!

Хамзу задело. Он встал и, как Решид, подошел к двери и сплюнул на тротуар.

— Если я и на этот раз не расправлюсь… — клятвенно заверил он.

— С кем? — живо спросил Решид.

— С этой потаскухой Гюллю!

Побои не сломили Гюллю. Они ее только ожесточили.

Соседка, передававшая Пакизе обо всем, что творилось в доме Джемшира, и приносившая Гюллю весточки от подруги, остановилась у окна. Она сочувственно оглядела Гюллю, туго повязанную платком по самые глаза, и немного погодя сказала:

— А говорят, парень-то он несказанно богатый… Правда это?

— Чтоб ему сдохнуть! — Глаза Гюллю горели ненавистью.

Тут вмешалась жена Решида.

— Говорят, так богат, что и не опишешь. Поля, виноградники, дома… Согласится — будет госпожой! Да ей разве втолкуешь?

— Ты о себе заботься! — огрызнулась Гюллю. — Сколько дней только и твердишь о нем. Чего тебе надо? Не вмешивайся в мои дела!

— Ради твоей же пользы говорю. Мне-то что? Я тут посторонняя. Мать мне жаль твою. Бедняжка, во что превратилась из-за тебя!

Она показала на Мерием, недвижно лежавшую на постели.

— Погляди на нее, пожелтела вся, как лимон. Грех!

— Грех — так мой!

Наступило долгое молчание.

— Ей-богу, не знаю даже, что и сказать, — проворчала жена Решида.

— А ты молчи. Ничего не говори!

— И надо бы не говорить, а вот не могу.

— Напрасно язык утруждаешь. Пока он жив, ни за кого другого я не выйду!

— Отец не отдаст. Век ждать придется.

— Буду ждать. Но не угадала, не век, а всего четыре года. А уж тогда мне никто не помешает.

Жена Решида присвистнула.

— Четыре года!

— Что, долго? Зато он отслужит в армии, совсем свободным будет!

Дверь без стука открылась. Вошли соседки, а за ними Сельви — старшая жена Джемшира с десятилетней дочерью. Девочка была с головы до ног в хлопковых оческах.

С прошлого года она работала на хлопкоочистительной фабрике. Ее записали туда по метрике тетки. Глаза девочки слипались от усталости. С серьезностью взрослого человека она прошла вместе со всеми к постели Мерием и стала слушать, о чем говорят старшие.

Женщины наперебой наставляли Гюллю, а она уставилась в окно и старалась пропускать мимо ушей надоевшие уговоры, смотрела на босоногих ребятишек на улице, ждала, не пройдет ли Кемаль. Увидеть бы его! Она соскучилась по Кемалю за эти дни. Один бы раз увидеть его.

Слова тощей жены Решида назойливо лезли в уши. Та продолжала учить ее уму-разуму. Сельви, старшая жена отца, ей поддакивала.

Старшая жена Джемшира считала, что до некоторой степени вправе решать судьбу Гюллю. Первая жена — первая любовь. Она благодарна ему за это и останется преданной женой.

Узнав, что Гюллю заупрямилась и уже который день сердит отца, Сельви поспешила на помощь. Заходили и другие жены Джемшира, и все — с советами Гюллю не упрямиться, не идти против воли отца. «И потом парень-то араб… Тоже сокровище нашла! Разве можно любить араба?»

И женщины всплескивали руками.

Они сидели до тех пор, пока узкие улочки не погружались во тьму. Как и вчера, как и третьего дня, женщины ни минуты не молчали, они убеждали, срамили, увещевали — и все попусту: девчонка оказалась упряма, как гяур. Мусульманка такой упрямой быть не могла.

Терпение Гюллю лопнуло:

— Я неверная, не верю в аллаха, не понимаю слов…

— Тьфу ты, прости нас, аллах, грешных… Ну об отце-то подумай…

— Не лезьте ко мне. Нет у меня никакого отца! Нет у меня брата, нет у меня матери, никого у меня нет! Я из земли выросла. Для меня и отец, и мать, и брат — все он один: Кемаль!

— Ах ты, бесстыжая…

— Я бесстыжая. Ни стыда, ни совести во мне не осталось.

— Срам-то какой… И это девушка! Вы только поглядите на нее! — зашумели женщины.

— А что такого? Что на меня глядеть? Мне идти замуж — мне и мужа себе искать.

— Совсем рехнулась! Нет, не кончит она добром.

Старшая жена Джемшира поняла, что словами делу не поможешь. Она схватила Гюллю за руку и с силой потянула к постели Мерием.

— Иди, девка, иди, непокорная. Иди, посмотри, до чего мать довела, может, стыдно тебе станет!

— Мне не стыдно! Пусть стыдятся те, кто это сделал!

— Тьфу! — крикнула пышная соседка в черных шароварах и плюнула ей в лицо.

— Да ты что! — вспыхнула Гюллю. — Приди в себя. Разве можно плевать в лицо честному человеку?

— Это ты честная?!

Женщина презрительно оглядела ее, повернулась и пошла прочь.

Гюллю с ненавистью смотрела ей вслед. Ее трясло. Гюллю с трудом сдержала себя, чтобы не разрыдаться.

— Никто тебя любить не станет такую! — выговаривала тощая жена Решида. — Где это видано, чтобы девушка шла против желания родителей? Так ведь он, парень этот, чужой тебе, и ради чужого против отца с матерью идти?!

Жена Решида зажгла керосиновую лампу на полке. Она говорила еще долго, все уже ушли, а она все говорила с упрямой верой в то, что одолеет Гюллю.

Гюллю опустила занавеску, легла в постель и покрылась с головой. Так хоть меньше слышен хриплый, ненавистный голос костлявой Решидовой жены. Но все-таки слышен. Она заставляла себя не слушать, но он лез в уши.

Во сне она видела Кемаля. Они были вместе. Положив голову на плечо Кемаля, она плакала и рассказывала ему, рассказывала… а слезы катились градом. Кемаль вытер своей большой мозолистой рукой ее слезы и сказал: «Молчи. Теперь уж плакать нечего. Все позади. Никто тебя не разлучит со мной. Теперь ты моя, а я твой!» Гюллю с волнением спросила: «А где отец и Хамза?» — «Я их обоих убил, — сказал Кемаль. — Да, убил. А в тюрьму меня не посадили потому, что я убежал». И когда она спросила, что же они теперь будут делать, и пожаловалась, что ей страшно, что она боится за него, он ответил: «Не бойся, никто меня не поймает. Я переменил костюм, и мы уедем из этого края. Они нас не найдут…» — «Поедем, Кемаль. С тобой куда хочешь поеду. Далеко, совсем далеко. Так, чтобы нас не нашли. Мы возьмем другие имена, и оба будем работать, ты и я. Поедем и будем жить одни…» — «Поедем, Гюллю», — успокоил ее Кемаль. «И нас никто не разлучит!» — «Никто», — отозвался он. И она попросила: «Обними меня, Кемаль». Сильные руки Кемаля крепко обняли Гюллю. «Обними меня, Кемаль!» Стальные руки сжали ее крепче. Горячее дыхание Кемаля обожгло ей лицо, она вздрогнула и проснулась: отец, Хамза, Решид, Мамо!.. Чуть не плача от ярости, она натянула одеяло на макушку. Накажи их, аллах! Что им надо? Какой хороший сон она видела. Хоть бы ненадолго оставили ее в покое… А они даже во сне не оставляют ее. Что им надо?!