Орхан Кемаль - Происшествие

Дома они говорили по-арабски.

— Нет.

— Обед ему надумали варить? — От Дакура не укрылось волнение дочери, ее ищущий смущенный взгляд.

Фаттум нахмурилась.

— Нет.

— А что же?

Она выдернула из занавески иголку, взяла катушку черных ниток.

Она была зла на себя за горевшие щеки.

— Носки ему надо заштопать!

И пулей вылетела за дверь.

Старая Марьям еще не просыпалась.

Фаттум прокралась к вешалке и принялась вдевать нитку в иголку. Обычно она делала это одним привычным движением. Сейчас нитка дрожала и долго скользила мимо. Она взяла носок. Штопать его оказалось делом безнадежным. «Сюда заплату надо», — решила Фаттум. Снова идти домой?

Она решительно пошла к двери.

Отец больше ничего не спрашивал. Даже не взглянул на нее.

Отыскав подходящий лоскут, она молча вышла.

Заплатка легла хорошо.

Фаттум довольно улыбнулась и принялась за другой носок. Незаметно для себя она запела.

Фаттум едва услышала звонок. Она затрепетала, выпрямилась, прислушалась. Кемаль был уже у дома.

Он слез с велосипеда и вел его по грязи к дверям.

«Опять в комнате свет, неужели она и сегодня торчит у нас», — поморщился Кемаль. Видеть ее не хотелось.

На пороге стояла Фаттум и светила ему. Кемаля передернуло. Бросив велосипед, он вошел в дом, даже не взглянув на нее.

Фаттум подняла велосипед, втащила его в дом и прислонила к стене. Потом принесла лампу и поставила ее на стол.

Кемаль потряс мать за плечо. Старуха открыла глаза, взглянула на часы.

— Постели мне, спать хочу! — зло сказал Кемаль.

Мать молча переглянулась с Фаттум. Девушка, зажав в руке носки, вышла.

Кемаль раздраженно поглядел ей вслед. Мать перехватила его взгляд.

— Что ей понадобилось здесь на ночь глядя?

— Ш-ш, еще услышит!

— Ну и пусть слышит!

— Что она тебе сделала, сынок? Весь день сегодня она утешала меня. Не будь ее, я бы умерла с горя. Она нам ничего плохого не сделала, душевная девушка.

Фаттум стояла за дверью и слушала.

Они вздрогнули, когда она сдавленно всхлипнула.

Испугавшись, что выдала себя, ничего не видя из-за слез, застилавших глаза, Фаттум бросилась к калитке, забыв даже притворить за собой дверь.

Фаттум заглянула в окно. Отец все сидел и курил. Войти? Он увидит слезы, станет расспрашивать. А ей и ответить нечего. Фаттум осталась стоять под дождем. Ведь должен же отец когда-нибудь лечь спать.

Дакур поднялся и пошел к двери, распахнул ее, ступил в темноту. Тусклыми глазами вгляделся в сторону домишки Марьям. Там погасили свет.

— Фат-ту-у-ум, Фат-ту-у-ум! — позвал он дребезжащим голосом, потонувшим в сырой тьме.

Фаттум не дыша, спиной к стене, проскользнула в комнату, быстро постелила себе. Когда отец вернулся, она уже лежала, укрывшись с головой одеялом.

Старик понимающе промолчал, присел рядом. Он приподнял уголок одеяла, погладил дочь по голове и поцеловал. Фаттум уткнулась лицом в подушку, и старый Дакур не увидел ее слез.

Музафер-бей вышел из здания правления партии разгневанный. У автомобиля его нагнал Зекяи-бей и стал вежливо уговаривать не нервничать. Музафер-бей ничего не слышал. Как всегда в минуты гнева, его лицо пылало. Он честил председателя партии за толстый живот, за невежество. Он кричал, что, до тех пор пока во главе партийного руководства будут находиться такие грубые, невежественные пустые болтуны, у партии нет никаких надежд на победу на приближающихся выборах. Всем ясно, почему люди с такой охотой идут на митинг конкурирующей партии, почему рукоплещут ее ораторам…

— Не сердись, — успокаивал Зекяи-бей. — Кто встает с гневом, садится с уроном. Я тебе всегда говорил и сейчас повторяю: наша партия на выборах проиграет. Именно из-за этих толстобрюхих болванов. И все же, Музафер-эфенди, и все же…

— Да?

— Надо действовать. Ведь главное — не партия и не ее председатель. Главное — это ты, я и наши интересы!

— Но наши интересы в руках скопища дураков и очень страдают от этого!

— Вот для того, чтобы наши интересы не страдали, мы и должны действовать сообща! Вспомни-ка, что я тебе говорил однажды!

— Что ты говорил?

— Слава аллаху, говорил я, что не умники правят миром. Хорошо, что не они правят миром. А то…

— Да?

— А то нам с тобой следовало бы отказаться и от другой партии.

— Почему?

— Потому что в той партии председатель ничем не лучше нашего. Дурак. Всю жизнь занимался торговлей, пил водку, растил брюшко и оставался круглым невеждой.

Музафер-бей немного отошел.

— Садись, я в клуб.

На соседней улице Музафер-бей заметил Ясина и остановил машину.

— Как дела?

Ясин-ага пожаловался, что совсем в тупик зашел с этой женитьбой. — С женитьбой Рамазана, — объяснил он, видя, что хозяин не понял.

— А в самом деле, — поинтересовался Музафер-бей, — чем все это кончилось?

— Как ты распорядился, хозяин, я сторговал девчонку за тысячу лир. Дал пятьсот задатка. Договорились, что остальные отдам после свадьбы.

— И что же?

— Известно что: тянут. Сегодня, завтра… А парень сердится. Такая неприятность, что не спрашивай.

Музафер-бей нахмурился.

— Что же это? Выходит, обмануть нас хотят?

— Да нет, не думаю, не осмелятся.

— Найди-ка Джемшира и пошли ко мне. Я до вечера буду в клубе. Ну, пока!

Зекяи-бей полюбопытствовал, что случилось.

— Ничего. О женитьбе Рамазана говорили…

— Отказали?

— Не то чтобы отказали, а тянут, видишь, под разными предлогами… Я не думаю, чтобы Джемшир мог обмануть меня. Из года в год с ним имею дело, столько денег плачу…

— Знаю, однако…

— Ну что «однако»?

— Я уже говорил, что у тебя есть единственный, но крупный недостаток: ты спешишь с решением, совсем не думаешь о своей чести. Кто ты и кто этот Джемшир, его дочь? Да пусть хоть раскрасавица! Что тебе от красоты и чести фабричной работницы?

Миновали асфальтовую дорогу и затряслись по разбитой мостовой.

Они вышли у клуба и прошли прямо в банкетный зал. Несмотря на раннее время, зал был полон. Местные торговцы, землевладельцы, аптекарь, доктор, инженер, архитектор, сотрудники газеты, и среди этого делового мира — элегантные дамы, будто соревнующиеся в изяществе нарядов. Тоненькие, как статуэтки, сверхмодные, как звезды экрана, и дурнушки в платьях от дорогих портных.

Музафер-бей и Зекяи-бей отыскали свободный столик. Метрдотель, осведомленный о вкусах постоянных посетителей, распорядился об ужине.

Звуки плавного вальса тонули в шуме приборов и говоре присутствующих, растворялись в клубах табачного дыма, обволакивавшего зал.

Музафер-бей налил себе рюмку фирменной водки «Кулюп». Он пил ее, не разбавляя водой. Зекяи-бей предпочитал вермут. Он пододвинул к себе салатницу и почти уткнулся в нее носом.