Нино Палумбо - Заплесневелый хлеб

«Сейчас они уже проехали половину пути. Через час будут на месте».

Ему все еще не верилось. Значит, они действительно уехали! И навсегда! А он остался здесь один…

Он понял, что до этого дня мог еще надеяться, что и у него есть какая-то цель в жизни, но отныне он никому больше не нужен. И все же он готов был вынести и это последнее испытание, лишь бы знать, что его близкие станут жить хоть немного лучше, лишь бы им хоть чуточку улыбнулось счастье.

«Ведь мне уже шестьдесят девять лет. Хорошо ли, плохо ли, свою жизнь я уже прожил. Ни к чему вспоминать все то тяжелое, что выпало на мою долю. Что было, то прошло. Но они! Ведь они имеют право на счастье! Моя дочь, зять, дети! Главное — дети, эти невинные создания! Они не должны страдать. Я отказываюсь от всего и еще раз — от всего, но они не должны испытать того, что испытал я!»

Он поднялся и пошел к дому.

— Я больше не бывал в порту, — с трудом произнес он. — Мне некогда. И потом… к чему?

— Да, да, я знаю, — ответила дочь, понявшая, что он хотел этим сказать. — Раньше все было по-другому. А парк? Представляю себе, как он разросся!

— Думаю, что да. Но точно не знаю. Я не бываю там. Да, наверно, он еще закрыт.

— Вот, вот, и правильно, — пробормотал Амитрано. — А то еще кто-нибудь его съест!

Но никто не улыбнулся. Ассунта встала, пожала плечами, словно говоря: «Что с ним поделаешь, вечно он болтает вздор», — и вернулась в кухню.

Приступы боли стали чаще, и мастро Паоло решил выйти во двор: может, на воздухе ему станет легче. Он отстранил от себя внуков и встал. Но едва сделал несколько шагов, как у него закружилась голова. Он закрыл глаза и оперся о плечи Марко и Паоло.

Малыши выбежали во двор. Мастро Паоло опять сел. Но голова у него продолжала кружиться. Боясь, что старшие внуки заметят это и позовут мать, он стал легонько подталкивать их:

— Идите и вы тоже. Через минутку я выйду к вам.

Дети не поняли. Может быть, дедушка хочет немного отдохнуть, спокойно посидеть один? Они переглянулись и вышли.

Мастро Паоло закрыл глаза и прислонился к спинке стула. Только голове не на что было опереться, и он слегка откинул ее назад. На несколько мгновений он почувствовал облегчение, но затем какая-то сила начала толкать его вперед.

«Смотри, пожалуйста, что со мной происходит! И как раз теперь, когда мне пора возвращаться домой. Приехал здоровым, а уезжаю больным. Если только она заметит…»

Он продолжал сидеть с закрытыми глазами, ему захотелось прилечь на кровать, показалось, что она где-то рядом. Он пошарил около себя, напрягся в последнем усилии и склонился набок. Затем, уже ничего не чувствуя, упал скрючившись на пол.

На звук падения тела из соседней комнаты прибежал Амитрано. Он крикнул жену, она тотчас пришла, а за ней и дети, напуганные криком отца. Они как можно осторожнее подняли мастро Паоло и перенесли на кровать.

— Папа, папа, что с тобой? — причитала Ассунта.

— Ничего, ничего… — смог еще сказать мастро Паоло, не открывая глаз.

Ассунта побежала в кухню разжечь огонь. Амитрано, стоя около кровати, смотрел на тестя и чувствовал себя словно парализованным. Дети застыли в ногах кровати с другой стороны и, переводя взгляд с деда на отца, ожидали, чтобы он чем-нибудь помог больному.

Дыхание мастро Паоло становилось все более тяжелым. Амитрано взял у него очки, снял ботинки. Он смотрел на тестя и впервые с отчаяньем чувствовал, что не знает, что делать. Расстегнул ему жилет, ворот рубашки, пояс брюк. Но мастро Паоло от этого не стало легче.

«Что делать? Бежать за врачом?» Он не знал ни одного врача здесь и не представлял даже, где его искать. «Обратиться в аптеку? Где тут дежурная аптека?» Надо ему самому пойти туда — в такой момент на детей нельзя полагаться, и в то же время его присутствие дома было сейчас необходимо.

Вернулась Ассунта, продолжая причитать, она велела Кармелле последить в кухне за кастрюлей с водой.

— Папа, папа, это я — Ассунта! Посмотри, мы все здесь, около тебя!

Казалось, мастро Паоло приходил в себя. Он глубоко вздохнул, как бы освободившись наконец от какой-то тяжести, но глаз не открыл. Ассунта почувствовала облегчение и вновь начала звать его.

— Папа, папа, как ты себя чувствуешь? Папа, это я! Скажи, что у тебя болит?

Мастро Паоло еще раз глубоко вздохнул и, открыв глаза, повел ими, устремив взгляд в потолок, потом снова опустил веки.

— Это так, ничего… — еле слышно произнес он.

Ассунта начала тихонько плакать. Слезы градом скатывались на подушку, рядом с головой отца. Она вытирала платком пот, выступавший у него на лбу, и продолжала звать его.

Амитрано охватило отчаяние. Что делать: выбежать на улицу, взывать о помощи или подождать, пока тестю станет немного лучше, оставаться около него и своим присутствием поддержать жену и детей?

Они были совсем одиноки. В городе с населением в сотни тысяч человек они были одиноки, так одиноки в своей жалкой каморке под лестницей, куда свет проникал через маленькое оконце, упиравшееся прямо в высокую стену внутреннего дворика.

Он отбросил раздумья, взял одеяло и накрыл ноги тестя. Потом распорядился, чтобы дети шли в кухню. Но сказал это как-то неуверенно, будто против своего желания. И впервые дети не послушались его, не двинулись с места. Они, не отрываясь, глядели на распростертое на кровати тело дедушки, на его ноги в штопаных бумажных коричневых носках с двумя дырками, из которых торчали большие пальцы, и даже не заметили, когда он, глубоко вздохнув, уснул навеки.

Похороны состоялись на следующий день только в шесть часов вечера, до них уже были назначены две церемонии на более ранний час.

Во главе процессии шел священник со свечой в руках и читал молитвы, которые подхватывал псаломщик в короткой белой накидке; он нес распятие и опережал священника на один шаг. За ними следовал открытый коричневый катафалк с гробом того же цвета. На гробе лежал букетик гвоздики. Это был дар женщины, жившей в соседнем подвале. Она в последний момент дала цветы факельщику, чтобы тот положил их на гроб. За гробом шел Амитрано, по бокам от него Марко и Паоло. Рядом с Паоло — радиотехник Джузеппе.

День был теплый. Небо голубое, без единого облачка. Путь предстоял долгий: надо было пройти весь центр города с его людными улицами. В этой похоронной процессии было что-то необычное и непонятное. Порой удивленные прохожие останавливались, смотрели на четырех человек, провожающих гроб, и протягивали вперед руку по римскому обычаю или просто снимали шляпу. И тотчас же шли дальше.

«Жизнь идет своим чередом, — говорил себе Марко. — Мы шагаем за гробом, а в гробу лежит дедушка, и это навсегда».

Он вспомнил белый платок, намоченный в спирте, который положили на лицо умершему, прежде чем закрыть гроб крышкой и запаять его.