Жорж Санд - Вальведр [современная орфография]

Ошеломленный и колеблющийся, я последовал за ним в этот ветхий сарай, весь заросший плющом и зеленицей. Под этим щитом ютилась новая маленькая постройка, выходившая с другой стороны сада в небольшой цветник, засаженный чудными розами. Таинственная квартира состояла из трех маленьких комнат неслыханной роскоши.

— Смотрите, — сказал Мозервальд, указывая мне на маленькой полке античного красного цвета золотой чеканный кубок, наполненный до краев очень крупными жемчужинами, — я оставляю это здесь. Это ожерелье, которое я предназначал для нее к ее первому визиту, и при каждом визите в кубке заключалось бы какое-нибудь другое сокровище. Но вы знаете, что в то время она даже не удостоила заметить мое лицо!.. Все равно, вы подарите ей этот жемчуг от моего имени… Нет, она отказалась бы: дайте ей его как бы от себя. Если она не пожелает взять его для себя, пусть сделает ошейник для своей собаки! Не захочет совсем, пусть разбросает его в крапиве! Я не хочу больше видеть их, этих жемчужин, выбранных мной по одной из лучших привозов с Востока. Нет, нет, мне было бы больно смотреть на них. Я не это хотел взять отсюда, а пачку черновых писем, которые я хотел написать ей. Я не хочу, чтобы она их нашла и стала смеяться над ними. Ах, смотрите, какая толстая пачка! Я писал ей каждый день, когда она была здесь, но как только нужно было их запечатать и послать, я не смел. Я чувствовал, что мой стиль тяжел, а французский язык неправилен… Что бы я дал за то, чтобы уметь выражать это так, как умеете, конечно, вы! Но меня этому не научили, и я боялся насмешить ее, а между тем, я писал весь в огне. Ну что же, я беру назад свою поэзию и ухожу. Не говорите со мной… Нет, нет, ни слова, прощайте. У меня тяжело на сердце. Если вы вздумаете помешать мне жертвовать собой для нее, то я убил бы и вас, а потом и себя… Ах да, вот еще, кстати… Когда имеешь свидания с женщиной, не следует даваться врасплох и подвергаться опасности быть убитым. Вот пистолеты в ящике. Будьте спокойны, они хороши! Их сделали нарочно для меня, и подобных им нет ни у одного короля… Послушайте, еще одно слово! Если вы захотите повидаться со мной, Манассия вас переоденет и сведет вечером в мой дом, куда проведет вас так, что никто вас не увидит. Я приму вас, какой бы ни был поздний час ночи. Вот увидите, вам понадобятся мои советы! Прощайте, прощайте! Будьте счастливы, но сделайте ее счастливой.

Мне было совершенно невозможно прервать этот поток слов, в котором грубые и смешные подробности скрашивались дыханием экзальтированной и искренней страсти. Он не поддавался ни моим отказам, ни благодарности, ни отпирательствам, бесполезность которых я, впрочем, чувствовал. Секрет мой был в его руках, и следовало предоставить ему доказывать свою преданность или опасаться его досады. Он запер меня в этом домике в саду, и я покорился, чувствуя, несмотря ни на что, любовь к нему, ибо он плакал горячими слезами, и я тоже плакал, как ребенок, ослабевший от волнений, превышающих его силы.

Когда я пришел немного в себя и сообразил свое положение, я ужаснулся своей слабости.

— Конечно, нет, — вскричал я внутренне, — я не позову Алиду сюда, где ее образ был осквернен оскорбительными надеждами. Эта роскошь и эти подарки, предназначаемые ей недостойной ее любовью, возбудили бы в ней только отвращение. Да мне самому тяжело здесь, как в нездоровом воздухе, отягченном возмущающими душу идеями. Я не напишу Алиде отсюда. Я выйду сегодня вечером из этого нечистого убежища, чтобы никогда в него более не возвращаться!

Ночь надвигалась. Как только стемнело, я попросил Манассию, явившегося ко мне за приказаниями, свести меня к Мозервальду. Но я наткнулся сейчас же на Мозервальда, пришедшего справиться обо мне, и мы вместе вернулись в домик, куда Манассия, по приказанию своего господина, подал нам изысканную трапезу.

— Прежде всего поедим, — говорил Мозервальд. — Я не вернулся бы сюда, если бы рисковал встретить здесь одну особу, которая не должна видеть меня тут. Но раз вы говорите, что она не придет, и раз вы хотели прийти поговорить со мной у меня, нам будет спокойнее здесь, чем у меня дома. Вы не подумали пообедать, я так и подозревал. Об обеде я подумал только для вас, но оказывается, что я сам страшно голоден. Я так много плакал! Говорят, что слезы возбуждают аппетит, и я вижу, что это верно.

Он ел за четверых, а добрые вина помогли ему переварить свои мысли, и он сказал мне наивно, кончив есть:

— Mon cher, верьте или нет, но за последние полгода я ем сегодня настоящим образом в первый раз. Вы видели, что там, в горах, у меня не было аппетита. Помимо моей обычной меланхолии, меня поглощала еще любовь. Но вот сегодняшний удар исцелил мое тело, успокоив мое воображение. Право же, я чувствую себя другим человеком, и мысль, что я делаю нечто хорошее и большое, ставит меня выше моей обыденной жизни. Не смейтесь над этим! Поступили ли бы вы так же на моем месте? Это не доказано!.. Вы, умники, имеете за себя красноречие. В конце концов, это должно притуплять сердечность!.. Но вот мы и одни. Манассия не покажется больше, если я не позвоню — видите, вот шнурок звонка, он проходит под виноградником и доходит до его домика в соседнем отгороженном холме. Говорите: что вы мне хотели сказать? И почему вы находите, что г-жа де-Вальведр не может прийти сюда?

Я объяснил ему все напрямик. Он выслушал меня со всевозможным вниманием, точно хотел познакомиться и научиться деликатностям любви. А затем он опять заговорил:

— Вы заблуждаетесь насчет моих надежд, — сказал он, — у меня их не было.

— У вас не было надежд, а вы отделывали этот домик и выбирали лучшие жемчужины Востока, одну по одной?

— Я ничего не ждал от этих средств, особенно после истории с кольцом. Неужели надо еще повторять вам, что я видел в этот день бескорыстного поклонения, доказательства преданности, радость доставления маленького женского удовольствия любимой женщине? Вы вот этого не понимаете! Вы сказали самому себе: «я заслужу и добьюсь любви своими талантами и риторикой». У меня же нет никаких талантов. Вся моя заслуга в моем богатстве. Всякий предлагает то, что у него есть, черт возьми! Я никогда не думал купить женщину этой заслугой. Но если бы мне удалось убедить ее силой своей страсти, что было бы оскорбительного в том, чтобы я положил свои сокровища к ее ногам? Любовь каждодневно выражает свою признательность дарами, и когда набоб дарит букеты из драгоценных камней, это равносильно тому, чтобы вы подарили сонет своего сочинения в букете полевых цветов.

— Я вижу, — сказал я ему, — что мы никогда не сойдемся на этом пункте. Допустите, если вам угодно, что я безрассудно щепетилен, но знайте, что отвращение мое непобедимо. Никогда, знайте это, Алида не войдет сюда.