Франсис Карко - Горестная история о Франсуа Вийоне

Когда Колен возвратился в Париж и увидел Франсуа, то удивился, что у того такой унылый и мрачный вид.

— Что с тобой? — спросил Колен. — Ты заболел?

Франсуа все начистоту рассказал ему.

— Ладно, я этим займусь, — не раздумывая, заявил Колен и отправился на улицу Макон, велев школяру ждать поблизости. — Стой тут, и если я позову, прибегай.

Вышел Колен из каморки меньше чем через четверть часа, невозможно злой на Франсуа, и сообщил:

— Твое место занято, хахаль ты моченый! У нее уже есть другой.

— Как так?!

— А вот так! — рявкнул Колен. — Другой. Ты проворонил ее.

И сплюнув с презрительным видом, он завернул такое богохульство, что пристыженный школяр плелся за ним, не раскрывая рта, пока они не встретились с Монтиньи.

— Ты видишь этого… — показав пальцем на школяра, чтобы еще больше унизить его, начал Колен свой рассказ про то, какой олух этот Франсуа.

Но Франсуа решил, что с него хватит слушать насмешки Колена. И вообще, он больше не намерен терпеть, что с ним обращаются как с последним сопляком. Да еще из-за чего? Из-за Марион! Тоже мне, большое дело! Кто она такая, эта девка? Дерьмо, даже меньше, чем дерьмо! Да плевать ему на нее! Ладно, он ее упустил, но быстренько найдет другую. Когда пожелает. Нет ничего проще.

— Ну-ну! — ухмыльнулся Колен. — Если ты возьмешься за дело так же, как с ней, сомневаюсь, что у тебя что-нибудь получится.

— Посмотрим, — холодно ответил Франсуа.

Ренье принялся успокаивать их. Ссориться при первой встрече! В своем ли они уме? А Колену что, делать больше нечего, как шпынять Франсуа из-за истории с бабой? Что за дурь обуяла его?

— Во-первых, — объявил школяр, — я вытянул у Марион два экю. Можешь спросить у Ренье.

— С этого надо было начинать, — буркнул Колен. И протянув школяру черную мозолистую руку, сказал: — Давай пять! — Но при этом сверлил Франсуа жестким взглядом, как бы принуждая ответить на его жест.

После примирения Колен и Ренье принялись толковать о каких-то своих делах, причем говорили на языке, которым пользовались, когда не хотели, чтобы посторонние поняли их. Франсуа слушал их, улавливал какие-то обрывки разговора, но общий смысл оставался для него темен, и в конце концов он вздохнул:

— Да что это за язык такой?

Чуть позже друзья покинули Франсуа, и он с тяжелым сердцем вернулся домой; он никак не мог понять, то ли он страдает от измены Марион, то ли из-за размолвки с Коленом. Она страшно огорчила его, бесила, лишала спокойствия, и он мысленно поклялся, что заслужит не насмешек, а похвал этого парня, который всегда все говорит напрямик.

«Он здорово взбесился, — переживал Франсуа. — Но разве я виноват?»

Нет, Колен был не прав. А потом они с Ренье бросили его и ушли, даже не попрощавшись. Франсуа чувствовал себя оплеванным. Ночью он не спал, а в последующие дни словно бы утратил вкус к жизни. Неделя тянулась медленно, часы ползли в каком-то изнеможении, и казалось, время вот-вот остановится. Из своей комнаты Франсуа выходил, только чтобы отправиться на улицу Фуар, на занятия в университет, и вид у него был такой усталый, такой несчастный, что мэтр Гийом даже испугался. Но Франсуа не желал посвящать дядюшку в причину своих страданий. Он не отвечал на его расспросы, всячески избегал его; у него пропал аппетит, и так продолжалось до того утра, когда Франсуа вдруг пришла мысль, что, пожалуй, вовсе не мрачное настроение Колена в тот день повинно в том, что он внезапно заплакал из-за Марион, и потом неожиданно он понял причину.

— Ну конечно же, — бормотал он, размазывая по лицу слезы и стыдясь их, — я просто утратил рассудок.

В тот же вечер он подошел в кабаке к Колену и откровенно сказал ему:

— Колен, я знаю, что стою немногого, но я понял, и мне это пошло на пользу.

Колен возразил ему:

— Парень, ты стоишь больше, чем ты думаешь.

— Возможно, так оно и будет, если ты мне поможешь.

Колен улыбнулся и подвинулся, освобождая место школяру, польщенному его оценкой.

— Я помогу тебе. Обещаю, — произнес Колен, а потом крикнул таким голосом, что все сидящие в кабаке обернулись: — Эй! Вина моему другу Франсуа де Монкорбье, его мучает жажда!

После такого приема Франсуа вновь ощутил радость жизни. Он все ночи проводил в компании сына слесаря и еще лучше узнал его; вместе с ним и Ренье они обходили разные кабаки и пили там, не платя ни гроша. И в «Трюмельер», и в «Свинье-тонкопряхе» Колен для покрытия расходов играл в кости; всегда находился кто-нибудь, кто решался вступить с ним в единоборство, но неизменно проигрывал и оплачивал их выпивку. Франсуа был в полном ошеломлении, и однажды, когда ставка на кону перевалила за четырнадцать экю, он не удержался и вскрикнул, но Колен что было силы пнул его в ногу, и школяр заткнулся. Кости были поддельные.

— Раны Христовы! — чуть позже восхищался Франсуа, чтобы показать, что он все понял. — У тебя при себе точно такие же кости, и ты их подмениваешь.

— И забираю башли, — спокойно промолвил Колен.

Иногда во время их вылазок к Колену подходили какие-то люди подозрительного вида и втихаря обговаривали с ним дела, в которых Франсуа не участвовал. То были бродяги, воры, какие-то жалкие личности с тощими вытянутыми физиономиями и в дырявых башмаках. Колен изъяснялся с ними на том таинственном и непонятном языке, на каком иногда разговаривал с Ренье, языке, смысл которого оставался темен для Франсуа, но эти люди отвечали ему на нем же.

Как-то вечером Франсуа услыхал, как Колен спросил у человека, который подошел к нему и назвал Устричником:

— По-цветному ботаешь?

— Почему Устричник? — удивленно обратился Франсуа к Ренье. — Откуда это имя?

— Это кличка, — объяснил ему Ренье. — У «ракушечников» [7] «Ракушечники» (кокийяры) — название разбойничьей шайки. .

— А что это за язык?

— Цветной.

— А-а… — протянул Франсуа. — И что спросил у него Колен?

— Он спросил у него, ботает ли… то есть, говорит ли он по-цветному… Цветной — это просто такой жаргон. Теперь понял?

— Начинаю, — ответил Франсуа. Он прислушался к разговору Колена с незнакомцем и разочарованно произнес: — Они говорят слишком быстро, я не разбираю многих слов.

Монтиньи кивнул.

— У тебя еще будет время научиться, — сказал он, потягиваясь. — Колен желает тебе добра. Он научит тебя. Увидишь. Если знаешь этот язык, сразу усечешь, что тебе говорят. Не было такого, чтобы люди, говорящие на нем, не поняли друг друга.

— Но зачем он?

— Из-за свата, — понизив голос, объяснил Ренье.

И он сделал жест, словно набрасывал петлю на шею, и состроил при этом гримасу, какая бывает у человека, когда его вздергивают на виселицу, так что Франсуа сразу догадался, что «сват» на этом диковинном языке означает «палач», и его слегка передернуло.