Франсис Карко - Горестная история о Франсуа Вийоне

— Никуда я с вами не пойду! — попытался протестовать Франсуа. — По какому праву? Что я вам сделал? Ну скажите, скажите мне! Я ничего такого не совершил. Куда вы меня ведете?

Однако, увидев заполненный толпой Птичий рынок и высокое здание, занимающее целиком одну сторону рыночной площади, Вийон понял, куда его ведут. Он уперся, стал умолять стражника отпустить его, кричал, упал на землю. Его волоком дотащили до ворот тюрьмы, втолкнули в комнату с низким сводчатым потолком, а там, поскольку он не прекращал кричать, за него взялись двое тюремщиков и хорошенько избили.

— Ну как, успокоился? Перестанешь вопить? — поинтересовался один из них, здоровенный верзила.

— Сжальтесь! Не бейте меня! — простонал Франсуа.

— А кто тебя бил? — издевательски ухмыльнулся второй. — Мы, к примеру, и пальцем тебя не тронули. У тебя, видать, с головой не все в порядке. Ну ладно. Вставай, пошли.

Они провели его вниз по лестнице в подземелье и силой, несмотря на сопротивление, втолкнули в каземат.

— Сжальтесь! Сжальтесь надо мной! — рыдал Франсуа. — За что? Ответьте, за что меня бросили сюда? В чем я виноват? Чего хотят от меня? Скажите, что со мною будет?

Три дня Франсуа стенал и плакал, не зная, за что его бросили в темницу, но когда на очной ставке его свели с товарками покойной Жаклин, которые тут же узнали его и объявили, что он был у них вместе с Белыми Ногами и еще каким-то человеком, чьего имени они не знают, он сразу понял, что пропал, пропал окончательно, и ему почудилось, будто пришел его последний час.

Было это 19 июня 1460 года. На следующий день ему учинили допрос по поводу показаний обеих девиц и опять устроили очную ставку с ними, на которой они снова подтвердили все, что показали вчера, а на его мольбы не губить его и отказаться от показаний отвечали молчанием. Поскольку Франсуа продолжал запираться, его подвергли пытке, и он все признал. Да, правда, он провел одну ночь в непотребном доме у этих девок, и там был Белые Ноги и еще какой-то человек, которого он знать не знает, потому как больше он с ними никогда не встречался. Делая это признание, Франсуа заливался слезами и умолял смиловаться над ним. Писец, который при свете подслеповатой лампады составлял допросный протокол и записывал каждое его слово, несколько раз вынужден был попросить его говорить не так быстро, поскольку он за ним не поспевает. Затем протокол был зачитан Франсуа, и ему пришлось подписать его. Однако еще дважды — 23 июня и 2 июля — его подвергали пытке, требуя рассказать все, что ему известно о злоумышленнике по кличке Белые Ноги, и в конце концов, не выдержав боли, он стал давать показания.

— Я пропал, — в отчаянии бормотал Вийон, сидя в камере. — Господь отвернулся от меня. Меня вздернут. Что бы я ни делал, мне конец. Ах, Франсуа, бедняга Франсуа, не слишком-то ты обременишь своим весом веревку, на которой повиснешь. И мертвый, ты будешь не весомей живого и ничуть не мудрей.

О, как ему было страшно! Ночи напролет он дрожал как в лихорадке, покрытый холодным потом, или же кричал, призывая на помощь, бегал по камере из угла в угол, катался по полу, рыдал, разговаривал с незримыми собеседниками, а то вдруг непонятно с чего ободрялся, но потом снова ждал, когда его выдадут палачу. Однако бывали мгновения, когда он молился Пресвятой Деве, прося ее не оставить его в смертный час. И тогда на него нисходил великий покой. Но гораздо чаще он проклинал всех и вся и, когда слышал в коридоре, ведущем к казематам, глухой отзвук шагов, кричал, исполненный ужаса:

— Это за мной?

— Да, — услышал он однажды в ответ от тюремщика. — Выходи, Франсуа Вийон. То-то ты будешь счастлив.

— Бог покарает вас: грешно так шутить над несчастным, — дрожащим голосом промолвил Франсуа.

— Ладно, давай выходи.

— Зачем?

— Ты свободен, — сказал тюремщик. — Герцог Карл Орлеанский, герцогиня и маленькая принцесса Мария вчера приехали сюда и помиловали некоторых преступников.

Франсуа пришлось ухватиться за стену, так это известие потрясло его. Он молча пошел за тюремщиком, и пока исполнялись всякие формальности, связанные с его освобождением, стоял бледный как мел, спрашивая себя, не снится ли это ему. Город был украшен, звонили колокола, и Франсуа, все еще внутренне дрожа от не отпускавшего его промозглого холода подземного каземата, пошел вместе с праздничной толпой, распевавшей «Рождество! Рождество!» в честь герцога Карла, и оказался на площади, где девушки разбрасывали цветы, а лучники сдерживали горожан, которые давились, чтобы полюбоваться герцогским кортежем. До вечера Франсуа бродил по городу и несколько раз ему удалось увидеть маленькую герцогиню Марию; в длинном, шитом золотом шелковом платье, она с чрезвычайно важным видом рассылала воздушные поцелуи. Ей было всего три года. Франсуа вспомнил, что родилась она в тот самый день, когда он пришел в Блуа, и подумал, что маленькая герцогиня уже дважды спасла ему жизнь. От этой мысли он возликовал, ему стало весело, он плясал и пел, славя Рождество вместе с горожанами. В душе Франсуа родилась уверенность, что в присутствии этой девочки Провидение благосклонно к нему, и он сочинил в ее честь и дабы восславить ее стихотворение, в котором выражал свою благодарность и просил позволения служить ей.

— Я обязан вам, — говорил он на следующий день, преклонив перед ней колени, — равно как и вашему благородному отцу — его светлости герцогу Орлеанскому, тем, что вновь вижу свет дня, и потому прошу принять меня к себе на службу все равно кем, и вы увидите, что у вас не будет более преданного и ревностного слуги.

— Но, дорогой Вийон, — обратился к нему герцог, — я с удовольствием удержал бы вас на своей службе.

Франсуа поднялся с колен и сокрушенно сказал:

— Я был безумен, монсеньор. Я был не в силах сидеть на одном месте.

— Ну а сейчас?

— Вы видите, каким я стал, — с горечью ответил Франсуа.

Карл Орлеанский взглянул на него, покачал головой, отвел в сторону, вручил пять экю и, когда рассыпавшийся в благодарностях Вийон почтительно спросил, какое решение принял на его счет монсеньор, милостиво промолвил:

— Отправляйтесь в Блуа. Мы там будем через неделю, и если с помощью Божьей я могу вам помочь, то помогу, ибо для этого самое время.

Однако спустя два месяца Вийон был, увы, не в Блуа среди придворных в богатом герцогском замке, приятную и беспечную жизнь в котором он только сейчас по-настоящему оценил, а в Мёне, в оковах, в каменном тюремном мешке, куда не проникал свет дня. Он не сумел преодолеть искушения и сразу после Орлеана помчался в Монпипо, где Колен, бывший хозяином тамошних мест, первым узнал его. Франсуа вспоминал, как, увидев его, суровый Колен бросился ему навстречу, обнял, а потом поведал о судьбе Ренье: три года назад его выследили, схватили, судили и повесили, а его сестры, хлопотавшие об указе о помиловании, так и не смогли спасти брата. Когда они явились с указом, Ренье уже болтался на виселице, верней, его поспешили выдать палачу, и когда на другой день после казни сестры принесли помилование, им сказали, чтобы они шли к новой виселице, поставленной специально для казни Монтиньи, и посмотрели, там их брат или нет.