Мигель Астуриас - Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Луис Сервантес не спал и не ел двое суток. Лицо у него осунулось, глаза запали, бескровные губы пересохли.

— Делайте со мной, что хотите, — медленно и неуверенно промолвил он. — Вижу, что ошибся в вас.

Воцарилось долгое молчание. Потом он заговорил снова:

— Я думал, вы с радостью примете того, кто пришел предложить вам помощь. Пусть она невелика, но польза-то от нее только вам. Что лично я выиграю от победы или поражения революции?

Постепенно Сервантес воодушевился, глаза его, в которых застыло безразличие, снова засверкали.

— Революция нужна безграмотным беднякам, тем, кто целую жизнь был рабом, всем несчастным, которые даже не знают, что несчастны оттого, что богачи превращают в золото их слезы, пот и кровь…

— Ха! К чему это? Меня давно от проповедей воротит, — прервал его Панкрасио.

— Я хотел сражаться за святое дело обездоленных, а вы отвергаете меня. Ну что ж, делайте со мною, что вам вздумается.

— А вот я сейчас накину эту веревочку на твою шейку… Смотрите, какая она у него холеная да беленькая!

— Теперь мне понятно, зачем вы сюда пожаловали, — почесывая затылок, сурово произнес Деметрио. — Я расстреляю вас, ясно?

И, повернувшись к Анастасио, добавил:

— Увести его. Если захочет исповедаться, позвать священника.

Анастасио, невозмутимый, как обычно, мягко взял Сервантеса за руку:

— Пойдем, барчук.

Через несколько минут появился одетый в сутану Перепел. При виде его повстанцы чуть не лопнули со смеху.

— Ну и ловко же язык у этого барчука подвешен! — воскликнул мнимый священник. — Сдается мне, он подсмеивался надо мной, когда я задавал ему вопросы.

— Сказал он что-нибудь?

— То же, что вчера.

— Чует мое сердце, кум, не за тем он пришел, чего вы опасаетесь, — заметил Анастасио.

— Ладно, так и быть, покормите его, но глядеть за ним в оба.

На следующий день Луис Сервантес еле-еле поднялся со своего ложа. Волоча раненую ногу, он бродил от жилища к жилищу в поисках кипяченой воды, спирта и ветоши. Камила с неизменной своей добротой достала ему все, что требовалось.

Когда он принялся промывать рану, она уселась рядом, с любопытством, свойственным всем горянкам, наблюдая за тем, как он лечится.

— И где это вы научились так лекарничать?… А зачем воду-то кипятить?… Смотри-ка, до чего интересно! А что это вы на руки налили? Ух ты, и впрямь водка… Ну и ну, а я-то думала, что водка только от колик помогает… А! Стало быть, вы дохтуром собирались сделаться?… Ха-ха-ха, умереть со смеху!.. А почему сырая вода вам не сподручней?… Вот потеха! Выходит, в некипяченой воде зверушки водятся? Фу! Сколь ни глядела, а ничегошеньки не видела!

Камила расспрашивала Сервантеса с такой непосредственностью, что незаметно перешла с ним на «ты».

Занятый своими мыслями, он больше не слушал ее.

Где же вооруженные до зубов люди на отличных конях, получающие жалованье чистыми полновесными песо, которые Вилья чеканит в Чиуауа {15} ? Неужто это всего-навсего два десятка оборванных завшивевших мужланов, не у каждого из которых найдется даже полудохлая, облезлая кляча? Выходит, правду писали правительственные газеты, да когда-то и он сам, утверждая, что так называемые революционеры — всего-навсего обыкновенные бандиты, под благовидным предлогом объединившиеся в шайку, чтобы утолить свою алчность и кровожадность? Выходит, все, что о них рассказывают люди, сочувствующие революции, — сплошная ложь? Но почему газеты на все лады кричат о новых и новых победах федералистов, а казначей, приехавший из Гвадалахары в бывший отряд Луиса, проговорился, что родственники и приближенные Уэрты перебираются из столицы в портовые города, хотя их покровитель, не переставая, вопит: «Я любой ценой восстановлю порядок!»? Выходит, революционеры или, если угодно, бандиты свергнут таки правителя. Будущее за ними, а значит, идти нужно с ними, только с ними.

— Нет, на этот раз я не ошибся, — почти вслух заключил Луис.

— Что ты сказал? — спросила Камила. — Я уж думала, тебе мыши язык отгрызли.

Луис Сервантес нахмурил брови и с недружелюбным видом оглядел эту разновидность обезьянки в индейской юбке, ее бронзовую кожу, белоснежные зубы и широкие приплюснутые ступни.

— Послушай, барчук, ты, видно, ловок сказки рассказывать?

Луис презрительно пожал плечами и молча удалился.

Девушка, словно зачарованная, провожала его глазами, пока он не скрылся на тропинке, ведущей к ручью.

Она была так поглощена своим занятием, что вздрогнула, услышав окрик соседки, кривой Марии Антонии, тайком наблюдавшей за ней из своей хижины:

— Эй, ты, подсыпь ему любовного зелья. Может, и повезет…

— Тьфу! Это уж вы сами делайте.

— Захотела бы и подсыпала. Да я не терплю барчуков. Бр-р!..

— Тетушка Ремихия, одолжите яичек. Моя пеструха утром села на яйца, а у меня сеньоры гостят — им позавтракать надо.

Соседка таращила глаза — после яркого солнечного света она очутилась в полумраке убогой хижины, полной к тому же густого дыма из очага. Но уже через несколько секунд она отчетливо различила очертания предметов и разглядела в углу носилки с раненым, изголовье которых упиралось в закопченную лоснящуюся стену.

Соседка присела на корточки рядом с тетушкой Ремихией и, украдкой поглядывая в сторону, где лежал Деметрио, шепотом спросила:

— Ну, как он? Полегчало? Вот и хорошо! Смотри, совсем еще не старый. Только очень уж бледный, в лице ни кровинки. А, понимаю. Значит, рана еще не закрылась? А может, тетушка Ремихия, полечим его?

Обнаженная по пояс тетушка Ремихия, не отнимая худых жилистых рук от жернова метате {16} , продолжала растирать никстамаль [6].

— А вдруг они не согласятся? — отзывается она, не прерывая своего утомительного занятия и почти задыхаясь от натуги. — У них свой дохтур, значит…

— Тетушка Ремихия, — пролезает в дверь другая соседка, предусмотрительно согнув тощую спину, — не найдется ли у вас лаврового листа? Хочу для Марии Антонии отвар сделать — у нее с утра резь в животе.

На самом деле это лишь предлог посмотреть да посплетничать. Поэтому соседка бросает взгляд в угол, где лежит Деметрио, и подмигивает хозяйке — дескать, как здоровье больного.

Тетушка Ремихия опускает глаза, давая понять, что гость спит.

— Ах, вы тоже здесь, тетушка Пачита! А я и не заметила.

— Дан вам бог удачи, тетушка Фортуната. Как спалось?

— Какое там спалось! Мария Антония со своим «старшим» валандается. Да и как всегда, у нее колики.

Соседка присаживается на корточки, бок о бок с тетушкой Пачитой.

— Нет, голубушка, у меня лаврового листа, — отвечает тетушка Ремихия, на мгновение отрываясь от работы. Она откидывает волосы, упавшие ей на глаза и вспотевшее лицо, запускает обе руки в глиняную миску и вытаскивает полную пригоршню вареного маиса, с которого стекает мутная желтоватая вода. — У меня-то нет, но вы сходите к тетушке Долорес: у нее всегда разной травки в достатке.