Мигель Астуриас - Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Она упала в плетеное кресло, ничего не чувствуя. Потом огляделась вокруг, и то, что она увидела, показалось ей не таким, как раньше; раньше были иные краски, иной воздух. Умер! Умер! Умер! Взмахнула руками, словно захлебываясь чем-то, и захлебнулась от смеха со стиснутыми зубами, с рыданием, застывшим в зеленых глазах.

Бочка водовоза громыхала по мостовой; слезами сочились краны, металлические бидоны сверкали смехом.

— Что будут пить сеньоры?

— Пиво…

— Нет, мне не надо; мне виски…

— А мне коньяк…

— Итого, значит…

— Кружку пива…

— Один раз виски и один — коньяк…

— Пару бутербродов еще!..

— Итого, значит, один раз пиво, один — виски, один — коньяк и бутерброды…

— А я опро…кину рюмочку к чертям! — послышался голос Кара де Анхеля, он возвращался, на ходу застегивая брюки.

— Что будете пить?

— Все равно; принесите содовой…

— Слушаю… итого, значит, пиво, виски, коньяк и содовая.

Кара де Анхель придвинул кресло, чтобы сесть рядом с человеком двухметрового роста, который смахивал на негра, хотя и был белый; спина — шириной с железнодорожную колею, спереди пара молотов, похожих на руки, и шрам между белесыми бровями.

— Подвиньтесь-ка, мистер Дженджис, — сказал Кара де Анхель, — я поставлю свое кресло рядом с вашим.

— С превеликим удовольствием, сеньор…

— Я выпью и тотчас удалюсь, меня ждет патрон.

— А, — продолжал мистер Дженджис, — раз уж вы будет у Сеньор Президент, надо не распускайт там слюни и сказайт ему, что слухи, которые тут про вас ходят, — есть глупость, сплошной глупость.

— Само собой разумеется, — заметил один из четырех собеседников, тот, что просил коньяк.

— И вы мне это говорите! — перебил его Кара де Анхель, поворачиваясь к мистеру Дженджису.

— Ну и что же? — воскликнул гринго, с размаху шлепнув ладонями по мраморному столу. — Конечно! Я бывал тем вечер тут и слыхал собственным ухом, как военный прокурор говорил о вас, вы есть враг перевыборов и заодно с генерал Каналес, друг революции, большой предатель.

Кара де Анхелю не удалось скрыть охватившей его тревоги. Обстановка складывалась так, что идти теперь к Президенту было страшновато.

Приблизился кельнер с напитками. Сверкала белая манишка, а на манишке, украшенной красной цепочкой, — слово «Gambrinus».

— Вот виски… пиво…

Мистер Дженджис одним махом, не моргнув глазом, опорожнил рюмку, словно проглотил слабительное; потом вынул трубку и набил ее табаком.

— Да, мой друг, нежданно до слуха патрон дошел это дело, и вам не следуйт много веселиться. Вы должен сейчас использовайт визит и сказайт ему прямо о том, что есть и что нет; это случай — весьма счастливый.

— Ваш совет принят к сведению, мистер Дженджис, всего хорошего; пойду за экипажем, чтобы успеть вовремя. Благодарю и пока откланиваюсь.

Мистер Дженджис разжег трубку.

— Сколько рюмок виски вы зараз выпиваете, мистер Дженджис? — спросил один из сидевших за столом.

— Во-шем-над-цать! — ответил гринго, не вынимая изо рта трубки; один глаз его сощурился, а другой, голубой-голубой, уставился на желтый огонек горящей спички.

— Да, вы правы! Виски — великая вещь!

— Бог свидетель, я бы не сказайт это; об это спрашивайт у тех, кто не пьет, как я — только с горя…

— Что вы говорите, мистер Дженджис!

— Как не говорить, если я это чувствуйт! На моей родине каждый говорит, что чувствуйт. Абсолютно.

— Великолепное качество…

— О нет, мне больше нравится тут, у вас: говорить не то, что чувствовайт, чтобы всем был приятно!

— Значит, там, у вас, очки не втирают…

— О нет, абсолютно; то, что есть «втирание очков», уже божественным образом попал в Библию!

— Еще виски, мистер Дженджис!

— Я так полагайт, что я выпивайт еще впеки! — Браво, вы из тех, кто погибает, но не сдается!

— Comment [32].

— Мой друг говорит, что вы из тех, кто погибает…

— Да, я уже понимайт: из тех, кто погибайт и не сдавайтся. Нет. Я есть из тех, кто живет и не сдавайтся. Всегда только живой, и если сможет, я погибайт, сдаваясь для один господь бог.

— Этот мистер Дженджис, наверное, хотел бы, чтобы лил дождь из виски!

— Нет, нет. Зачем?… Тогда бы зонтики продавайт не для зонтики, а для воронки… — И добавил после небольшой паузы, заполненной дымком, вившимся из трубки, и клубами ваты, плывшими из его рта, в то время как остальные смеялись: — Хо-о-роший парень этот Кара де Анхель; но, если он не сделайт то, что я ему говорит, он никогда не будет иметь прощение и очень много поплатится!

Толпа молчаливых людей незаметно заполняла ресторанчик; их было так много, что желающие войти с трудом протискивались в дверь. Большинство из них не рассаживались, а толпились у дверей; люди стояли между столами, у стойки. Они зашли мимоходом, не имело смысла садиться. «Тише!» — сказал хрипловатым голосом низковатый, староватый, лысоватый, странноватый, грязноватый человечек, развертывая отпечатанное крупными буквами воззвание, которое двое других помогли ему прилепить с помощью кусочков черного воска на одно из зеркал ресторана.

«Граждане!

Произносить имя Сеньора Президента Республики — это значит озарять факелом мира священные интересы Нации, которая под его мудрым руководством завоевала и продолжает завоевывать бесценные блага прогресса во всех областях, ширить область всего прогрессивного!!! Как свободные граждане, сознающие свою ответственность за собственные судьбы, неотделимые от судеб Родины, и как добропорядочные люди, противники анархии — провозглашаем!!! — что процветание Республики связано с ПЕРЕИЗБРАНИЕМ НАШЕГО ВЕЛИКОГО ПРЕЗИДЕНТА, и ТОЛЬКО С ЕГО ПЕРЕИЗБРАНИЕМ! Зачем рисковать государственным кораблем, если ныне его ведет самый выдающийся государственный деятель нашего времени, которого История будет превозносить как Величайшего из великих, Мудреца из мудрецов, Поборника свободы, Мыслителя и Демократа?? Одна лишь мысль о том, что на этом высоком посту может быть не он, а кто-то другой, — преступление против интересов нации, ибо они являются нашими интересами, и если кто-либо отважится предложить такое, кем бы он ни был, он должен быть посажен за решетку как буйно помешанный, опасный для общества, а если он не сумасшедший, то должен быть привлечен к ответственности за измену Родине в соответствии с нашими законами!!!! СОГРАЖДАНЕ, УРНЫ ЖДУ I ВАС!!! ГОЛОСУЙТЕ!!! ЗА!!! НАШЕГО!!! КАНДИДАТА!!! КОТОРЫЙ!!! БУДЕТ!!! ПЕРЕИЗБРАН!!! НАРОДОМ!!!»

Чтение воззвания вызвало энтузиазм у тех, кто был в ресторане; кричали «виват», аплодировали, орали, и по просьбе всех выступил с речью субъект в мешковатом костюме, потрясая черной гривой и закатывая мутные глазки.

— Дорогие соотечественники, я мыслю как поэт, как гражданин, говорящий на нашем родном языке! Поэт — это тот, кто изобрел небо; я обращаюсь к вам посему как изобретатель этой ненужной, прекрасной вещи, что называется небом. Так послушайте же мои бесхитростные речи!.. Когда тот самый немец, которого не поняли в Германии — не Гете, не Кант, не Шопенгауэр, — говорил о сверхчеловеке, он, конечно, предчувствовал, что от отца-космоса и матери-природы в самом сердце Америки родится первый наисовершеннейший из людей, когда-либо рож давшихся на земле. Он говорил, сеньоры, о человеке, которые затмевает утренние зори, о том, кого Родина называет Достойнейшим, Вождем Партии и Покровителем Молодежи; я имею в виду Сеньора Конституционного Президента Республики, как вы все, несомненно, поняли, ибо он — тот, о ком писал Ницше, — суперуникальный… Я говорю и повторяю это с моей высокой трибуны!.. — При этом он ударил тыльной стороной руки по стойке. — …И поскольку, сограждане, я не из тех, кто превращает политику в поденную работу, не из тех, кто считает, что открыл женьшень, заучив наизусть таблицу умножения, скажу вам прямо, открыто и честно свое мнение: пока среди нас нет другого гражданина — ультрасверхчеловека, супергражданина, мы были бы просто безумцами или слепцами, слепцами или буйно помешанными, если бы позволили, чтобы бразды правления перешли из рук светлейшего и суперуникального деятеля, который ведет ныне и всегда будет вести нашу обожаемую Родину по славному пути, в руки какого-то иного гражданина, гражданина, соотечественники, который, даже будучи наделен всеми земными достоинствами, не выдерживает никакого сравнения… Демократия скончалась вместе с императорами и королями в старой и немощной Европе, но надо признать, и мы это признаем, что, перенесенная в Америку, она испытала чудесное воздействие сверхчеловека и послужила базой для новой формы правления: супердемократии. По этому поводу, сеньоры, я с удовольствием продекламирую вам…