Мигель Астуриас - Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Легкая усмешка, которую мог уловить лишь зоркий глаз Антонио, мелькнула на губах Кармелито, и Антонио уже начал было раскаиваться в своих словах, показавших всю неприглядность положения Лусардо, но вдруг заметил, как по его лицу скользнуло выражение той мужественной решимости, которую Кармелито — это Антонио сразу понял — не признал в хозяине и в которой он сам готов был усомниться всего лишь несколько часов назад.

«Нет, это настоящий мужчина! — подумал он, довольный своим открытием. — Не прекратился еще род Лусардо».

Верный пеон хранил почтительное молчание. Кармелито тоже молчал, погрузившись в глубокое раздумье, и долгое время слышалось лишь цоканье лошадиных копыт. Но вот оттуда, где на фоне вечернего неба чернел силуэт всадника, гнавшего стадо, послышалась протяжная песня и повисла над немыми просторами.

Чувство умиротворяющего восхищения родными краями снова охватило Сантоса. Он перестал хмуриться. И долго его взгляд блуждал по широкой равнине, а с губ его сами собой слетали названия мест, которые он узнавал на расстоянии.

— Темная Роща, Увераль, Коросалито, пальмовая роща Ла Чусмита.

Произнеся название рокового места — этого яблока раздора, погубившего его семью, — Лусардо на короткий миг почувствовал, как опять из самых глубин его существа невольно поднимается что-то зловещее, омрачающее только что обретенный душевный покой. Может, это ненависть к Баркеро, — чувство, от которого он считал себя свободным?

И в то время, как он задавал себе этот тревожный вопрос, Антонио, верный не только «семейству», — как называли Сандовали всех Лусардо, — но и лусардовской злопамятности, пробормотал:

— Проклятая роща! Да, сеньор. Сейчас там замаливает свой грех человек, натравивший сына на отца.

Он говорил о Лоренсо Баркеро, подстрекавшем Феликса Лусардо в день чудовищной трагедии на петушиных боях, и голос Антонио дрожал так, словно он вспомнил обиду, нанесенную ему самому.

Сантос, напротив, с удовлетворением отмстив несколько мгновений спустя, что любопытство его вызвано лишь состраданием, спросил:

— Бедняга Лоренсо еще жив?

— Если можно назвать жизнью одышку, а это все, что у него осталось. Его здесь прозвали «призраком из Ла Баркереньи». Он уже не человек, а живая развалина. Говорят, будто донья Барбара довела его до такого состояния; но мне думается, это божья кара, недаром он начал чахнуть с того самого дня, как покойный дон Хосе пригвоздил сына к стене.

Хотя Сантос и не понял смысла последней фразы Антонио, его покоробило упоминание об отце в связи с историей Лоренсо, и, чтобы избежать неприятного разговора, он спросил Антонио о пасущемся поблизости стаде.

Солнце наконец скрылось, но долго еще на горизонте, в полосе багряных хмурых туч, над самой землей, висел закат, а с другой стороны, из прозрачной безмолвной дали уже выплывала полная луна. С каждой минутой все ярче становился ее призрачный свет, посеребривший травы и прикрывший землю легким тюлем. Уже спустилась ночь, когда Сантос и пеоны подъехали к усадьбе.

Большой дом с глинобитными покосившимися стенами и ветхой черепичной крышей, опоясанный крытой железом галереей; деревянная ограда перед фасадом — чтобы скот не подходил к дому; низкие деревья за домом: льянеро боятся молний и не сажают высоких деревьев около жилья; в глубине двора кухня и клети, где сложены запасы юки {78} , бананов и фасоли; справа — каней, куда убирают конскую упряжь, и несколько канеев, где ночуют пеоны; между канеями — солильня: здесь на солнце, продуваемое ветерком, вялится всегда облепленное мухами соленое мясо; слева — амбары, где хранится кукуруза в початках, тут же рядом — тотумо {79} , которые служат насестом для кур; врытые в землю столбы — к ним прикрепляют полоски кожи, когда вьют лассо; главный корраль, а также средние и малые коррали и, наконец, свинарник — такова была Альта-мира, сохранившаяся в том виде, как ее строил когда-то кунавичанин дон Эваристо, если не считать черепичной и железной кровель большого дома — нововведения отца Сантоса. Все это имело убогий вид, все говорило о примитивных способах ведения хозяйства и о полудиком существовании живущих в усадьбе людей.

Две служанки, высунувшиеся из кухонной двери, чтобы поглядеть, каков собой хозяин, да трое пеонов, вышедших встретить его, были здесь единственными обитателями.

Представляя хозяину пеонов, Антонио рассказывал о каждом из них, называл имя и занятие. Про одного, с желтоватым лицом и тремя-четырьмя волосками вместо усов, он сказал:

— Это Венансио, объезжает лошадей. Сын ньо Венансио, сыровара. Вы помните его?

— Ну, как же! — утвердительно кивнул Сантос. — Их семья служила у нас с незапамятных времен.

— Стало быть, мне и говорить о себе нечего, — заявил Венансио; однако Сантос подметил на его лице то же выражение недоверия, какое видел у Кармелито.

— Погонщик Мария Ньевес, — продолжал Антонио, представляя светловолосого толстяка. — Хитрый льянеро. С виду тихий, даже имя у него женское, а любого за пояс заткнет. Вы скоро убедитесь в этом. Я же могу сказать только хорошее.

— Преувеличили по своей доброте, Антонио, — сказал светловолосый и добавил, обращаясь к Лусардо: — Способностями не богаты, но сколько есть — все к вашим услугам.

Что же касается третьего, веселого, голенастого, оборванного самбо {80} , ни минуты не стоявшего спокойно, то Антонио не успел его представить.

— С вашего разрешения, доктор, я сам себя представлю. Мне от Антонио хорошей рекомендации ждать не приходится: я уже вижу, как он хитро прищурился. Я — Хуан Паласиос, но меня кличут Пахароте [19], и вы тоже можете звать так. Я не служу у вас с незапамятных времен, как вы только что выразились, но в любом деле можете на меня рассчитывать, — я весь тут перед вами. Так что, если угодно, Примито в свое распоряжение самбо Пахароте.

С этими словами он протянул руку, и Сантос пожал ее, тронутый этой неуклюжей искренностью, столь свойственной льянеро.

— Молодец Пахароте, — тихо сказал Антонио, благодарный другу за его преданность хозяину.

— Ха, самбо! Слова существуют для того, чтобы их говорить.

Сантос, обменявшись с пеонами двумя-тремя фразами, направился в дом, и только тогда Антонио обратился к ним с вопросами, которые, как ему казалось, было неосмотрительно задавать в присутствии хозяина:

— Почему здесь так пусто? Где остальные?

— Ушли, — ответил Венансио. — Как только вы уехали на переправу, они оседлали коней и удрали в Эль Миедо.

— А дон Бальбино? Он был здесь?

— Нет. Но это дело его рук. Я и раньше примечал, что он сманивает наших парней.

— Ну, потеря не велика. Все они — его прихвостни; хитры и на руку нечисты, — заключил Антонио после короткого раздумья.