Жозеф Кессель - Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

— Антуан, скажи мне, скажи мне, — умоляла Кэтлин. — Я не смогу уехать?

— Почему же, напротив, и ты едешь, и я тоже еду, — возразил Антуан.

Затем он сказал:

— И даже, чтобы все устроить наилучшим образом, с нами будет третий.

Антуан не изменил своей позы. Его глаза были устремлены все туда же.

— Так будет гораздо интереснее, — сказал он. И насмешка — низкая, жестокая, неприличная — исказила его черты, одну за другой.

Кэтлин молча обогнула кресло и остановилась рядом с Антуаном, немного позади него. Она увидела, на что он смотрел. А он даже не заметил этого.

— Льюис был прав, — сказал Антуан. — Твой муж был не просто красив… он был великолепен.

Теперь Антуан улыбался.

— Будем путешествовать семьей, — продолжил он. — Красавица Кэтлин, красавец Динвер и его Дублер — я.

Кэтлин смотрела на лицо своего мужа. Снимок был маленький, но поражали сходство, рельефность изображения, живость черт.

Кэтлин вспомнила морг.

Льюис водил ее туда, чтобы опознать выброшенный морем труп.

У нее в голове замелькали обрывки мыслей: «Никто не имеет права убивать… Не будет счастья у того, кто убил… Нет прощения».

Воспоминание о том, что предстало ее глазам в морге, рассеялось. Кэтлин снова увидела то изображение, которое держал в ладони Антуан. Тогда она взяла себя в руки.

Она вспомнила то, что знала она одна; оборотную сторону этого столь прекрасного лица, изнанку этого высокого лба, истинные наклонности этих вот тонких губ, потайной взгляд этих глаз, которые все находили восхитительными.

«То была не моя вина, — сказала она себе с какой-то отчаянной надеждой. — Я если и проклята, то заслуживаю снисхождения. Но вот только надо заплатить… Заплатить сполна».

Кэтлин сделала очень мягкое и в то же время как-то по особому властное движение и взяла изображение мужа.

— Антуан, — сказала она.

Он повернулся к Кэтлин, как если бы она его ударила.

— Все хорошо, — сказала она. — Это было нужно. Я должна была заплатить за путешествие. Нельзя было уйти и не заплатить. Все хорошо, я тебя уверяю.

Она внимательно посмотрела на фото, чтобы снова увидеть изнанку изображенного там мужчины, обрести необходимую смелость.

Она сказала:

— Не нужно на меня сердиться за то, что я не все тебе рассказала. Это из-за тебя. Я не хотела портить его образ в твоих глазах. Я боялась твоего отвращения. Ты мог сказать мне, что угодно. Я предпочла, чтобы ты верил, будто я внушала и разделяла большую любовь. Один раз я была готова рассказать. Но тогда ты сам не захотел.

— Припоминаю, — сказал Антуан.

Он чувствовал себя очень спокойно. Он больше ничего не боялся.

— Ну и вот… — сказала Кэтлин.

Она говорила холодно, внятно, словно это был финансовый отчет. Она платила.

— Я была влюблена (Антуан ничего не почувствовал). Как все девочки в этом возрасте были бы в него влюблены. Ни больше, ни меньше. Но сразу же, поверь, пришло отвращение. И ненависть… Да еще какая ненависть!..

Кэтлин посмотрела на фотографию мужа.

«Она говорит правду», — подумал Антуан.

И спросил, хотя ничто в нем не подтверждало внутреннего интереса к этому вопросу:

— Подонок?

— Сумасшедший извращенец, — сказала Кэтлин. — Худший из сумасшедших. В одной области. Но все время. И я была единственной, кто знал это. Кто страдал. Кто дрожал. Я так боялась, что вдруг и я тоже заражусь этим. Этим отвратительным безумием… Если ты хочешь, я тебе скажу…

— Нет, — сказал Антуан. — Сейчас меня это не интересует. Я все понимаю. И скалу… он, наверное, опять…

— Да. Ну и вот…

— Да.

Он зажег сигарету. Не для того, чтобы успокоить нервы. Он не нервничал. Просто ему захотелось покурить.

— Спасибо, — сказал он. — Я искренне тебе говорю. Это не легко рассказать. Благодарю тебя. Но все-таки жаль.

Он хотел погладить волосы Кэтлин, но потом подумал, что не стоит.

— Жаль, что тебе пришлось довольно долго и что…

Кэтлин захотела ответить. Антуан остановил ее нетерпеливым и одновременно усталым жестом.

— Я понимаю, — сказал он. — Это естественно: девочка… обычаи… семья… скандал…

Антуан покачал головой. У Кэтлин было такое впечатление, что он перестал видеть ее, что он вообще больше ничего не видит. И у него тоже было такое впечатление. Разве что белое пятно, очень белое пятно и зеленые точки.

Они стояли оба на обочине жизни, на берегу реки или какой-нибудь бездонной сточной канавы. Они не могли точно сказать. Они были очень уставшие.

— Все-таки жаль, — прошептал Антуан. — Я привык к другой картине. К картине большой любви и к тому, что ты убила из-за любви… Я не говорю, что мне это нравилось. Но это можно было хоть как-то принять. И мы как бы говорили на одном языке.

— А теперь? — спросила Кэтлин.

И она испугалась за свой голос.

— Все нужно начинать сначала, — сказал Антуан.

И он тоже испугался за свой голос.

— Даже не начинать сначала, — сказал он. — у этого больше нет начала. У этого больше нет конца. Это другой мир. Я захочу все знать. И я никогда не узнаю, что бы ты ни сказала, и даже если ты расскажешь все. Потому что это другой мир. И потом на тебе печать. Печать худшего… Со мной ты получаешь свое противоядие. Я раньше думал, что я для тебя что-то такое, на что соглашаются за неимением лучшего. И страдал от этого. Но это было не так трудно. Я предпочитаю быть дублером, чем медбратом. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Кэтлин направилась к двери. Антуан взял ее за плечо, остановил, спросил:

— Куда ты направилась?

— К Льюису… Все ему рассказать.

Антуан отпустил плечо Кэтлин, подумал и в конце концов сказал:

— Нет, тогда получится, что он выиграл. Теперь я вижу его систему. Он играл от борта. Играл мной против тебя. Он использовал меня, как орудие. Так что нет. Не надо.

— Ты прав, — сказала Кэтлин.

— Твоя полиция, твое правосудие, цена, которую ты должна заплатить, — это я, — сказал Антуан.

Его лицо стало похоже на маску безжалостного отчаяния. Кэтлин долго вглядывалась в эту маску.

— Антуан, — сказала она тихо, — я пойду на террасу, взгляну в последний раз на Лиссабон.

— Иди, а то солнце садится.

— Ты помнишь слова Марии? Когда у тебя было счастье, больше уже не смеешь ничего просить у неба.

— Мария — это святая, — сказал Антуан рассеяно.

Кэтлин пошла по винтовой лестнице, которая вела на крышу.

— Тебе не кажется, Тонио, что уже пора? — спросила Мария.

— Что пора? — спросил Антуан.

Мария замахала своими короткими, изуродованными жиром руками.

— Святая Мария! Как накурено! — воскликнула она. — Ехать пора… Как накурено!

Она снова замахала руками.

Это движение вернуло Антуана к жизни. Его мысль быстро заработала.

Грузопассажирское судно… тайное свидание…