Жозеф Кессель - Экипаж. Лев. Лиссабонские любовники

Стажер внезапно услышал, как совсем рядом с ним раздался тихий и робкий голос:

— Вы плохо себя чувствуете? Может быть, вы слишком много выпили?

Он вздрогнул, одну секунду ничего не понимая, смотрел на певицу, затем грубо ответил:

— Слишком? Вы хотите сказать — недостаточно. Но здесь нет ничего крепкого. Попросите принести мне чего-нибудь посерьезней.

На склонившемся над Эрбийоном теплом и открытом лице отразилась глубокая жалость.

— Вы сделаете себе хуже…

— Здесь пансион благородных девиц?

Певица подозвала официантку.

— Марта, принеси мое фирменное! — приказала она.

Сделав ей условный знак, она быстро прошептала:

— По цене обычного.

Стажер уже опять не обращал внимания на то, что его окружало. Тем не менее певица никак не решалась предоставить его самому себе. Она ощущала потребность с ним заговорить и не знала, что сказать. Наконец она спросила:

— Вы летчик?

Челюсти Эрбийона сжались еще сильнее.

— Вы это отлично видите, — сказал он.

— Такой молодой и уже имеете награды?

— Это не моя вина!

Вместо того, чтобы задеть, отдалить Памелу своим плохим настроением, Эрбийон только сильнее ее взволновал. Этот начальнический тон в устах подростка… Этот едва сдерживаемый гнев… Это жестокое и прекрасное страдание… Разжалобленная, покоренная девица уже готова была влюбиться.

— Могу я ненадолго присесть? — попросила она.

— Зачем?

Она униженно ответила:

— Мне было бы приятно чем-нибудь вас угостить.

— Только не это! Уж позвольте это сделать мне.

— Ну, если вы так настаиваете.

— О! Вы знаете…

Эрбийон не успел закончить фразу. Офицер жандармерии закричал:

— Памела!

Не отвечая и делая вид, что не слышит, Памела спокойно и густо накрасила рот губной помадой.

— Памела! — повторил жандарм, повысив голос. — Мне что, нужно самому за тобой идти?

По нервам Эрбийона пробежало какое-то болезненное сладострастие. Наконец-то нашелся повод выплеснуть это беспредметное бешенство, накапливавшееся в нем с того момента, как он попал в кабаре. Это была необходимая разрядка, облегчение.

— Потише, тыловая крыса! — сказал он, привстав со своего стула. — Памела находится за моим столом, и она останется здесь столько, сколько захочет.

— О! Мой малыш, — пробормотала певица полным признательности и блаженства голосом, — ты хочешь меня защитить…

Эрбийон отпихнул прижимавшееся к нему обнаженное плечо и ринулся к своему противнику. В воцарившейся тишине тот бормотал:

— Стажеришка… Сопляк… Молокосос…

Его ругательства были прерваны криком, который он испустил от боли.

Эрбийон схватил его за усы и дернул их с такой силой, как будто хотел оторвать. Жандарм поднял руку. Из-за всех столов поднялись офицеры, чтобы прекратить стычку. Однако они не успели вмешаться. Марбо, уже расцепив обоих, тряс жандарма со всей своей исполинской силой и рычал:

— Убирайся, «фоккер». Малыш — мой приятель. Убирайся, так будет лучше.

Весь зал был враждебно настроен по отношению к офицеру полиции. Ему пришлось удалиться.

Эрбийон и Марбо, несмотря на возражения Памелы, вышли сразу вслед за ним.

Эрбийон проснулся с ощущением умиротворения, какого он уже давно не испытывал.

— Отдых, настоящий отдых… — пробормотал он, спрыгнув с постели.

Снаружи на черепице крыш блестело солнце. Танцевали пылинки, и казалось, что они рождаются из его лучей. Эрбийон приказал своему кривому ординарцу облить себя во дворе, быстро оделся.

— Наконец-то сегодня утром у моего лейтенанта веселое выражение лица.

— Это потому, что я плохо себя вел, Матье.

— Молодым так и положено, господин лейтенант!

Эрбийон шагал по улице и насвистывал кадриль эскадрильи, когда его догнал дневальный.

— Вас вызывает лейтенант Мори, — сказал он, запыхавшись. — По срочному делу.

Идти до кабинета, где Клод ждал его, было недалеко. Однако этот путь показался Эрбийону тяжелее самого трудного перегона. Он знал, зачем Мори его вызывает, и не ощущал по этому поводу ни малейшего волнения. Что действительно удручало, что отнимало у него вкус к жизни, который он вновь почувствовал на несколько мгновений, заново его ощутил, так это была необходимость встречи, на которую он шел.

Он видел в ней знак судьбы, неподвластную уничтожению печать. Нить, связывавшая их друг с другом и, как он верил, уже развязавшаяся, затягивалась вокруг них, беспощадно сближая их судьбы. Эрбийон с тайным ужасом почувствовал это, когда во взгляде Мори увидел не подозрительность последних дней, а доброту, исключительную заботу, отчего его так всего и перевернуло от стыда, угрызений совести и нежности, еще более мучительной и невыносимой, чем ощущение неискупимой вины.

— Вы вызвали меня по делам службы? — спросил он самым непринужденным, самым официальным тоном, на который только был способен.

Клод не прореагировал на неестественность его поведения. На данный момент он являлся начальником эскадрильи и хотел руководить ею, как Тели, на правах старшего брата.

— Эрбийон, — мягко сказал он, — почему вы сами не пришли и не рассказали мне об этом глупом происшествии?

— Каком происшествии?

— Вы сами прекрасно знаете каком!.. О вашей ссоре с офицером жандармерии. Ко мне поступила его жалоба. Хотите ее прочесть?

— Это меня не интересует. Дайте этой истории ход, какой сами сочтете нужным.

Грустная складка, так хорошо знакомая стажеру, сделала еще более заметными глубокие морщинки вокруг губ Мори.

Он улыбнулся и продолжал:

— Я конечно же все улажу. Однако окажите мне услугу, не принимайтесь за старое. Вы же не хотите, чтобы во время отсутствия Тели я оказался в сложной ситуации… На вас мало похоже, чтобы вы так напились.

— Я не напивался, — ответил Эрбийон.

Он уже готов был сдаться. Он больше не мог воспринимать в штыки уважительный тон Клода, его слова, желание защитить, помочь ему… Принять его помощь… стало бы верхом унижения, коварства…

— Вы же не станете меня уверять, будто это и впрямь произошло из-за девушки! — воскликнул Клод.

Эрбийон испугался этого слишком проницательного взгляда. Необходимо было как можно скорее закончить разговор.

— В этом по крайней мере я не обязан перед вами отчитываться. Если вам необходимо меня наказать, то так и сделайте. Я не собираюсь унижаться. А в том, что не касается службы, я свободен.

Когда Эрбийон вышел, Мори на несколько секунд в задумчивости застыл на месте. Затем, уже в сотый раз, он перечитал телеграмму от жены. Она ехала к нему. Через час поезд должен был доставить ее на вокзал. Каким же долгим будет это ожидание!

Перроны вокзала были почти пусты. Несколько жандармов и какой-то сержант в фуражке с подбородным ремнем, командовавший небольшим отрядом пехотинцев, проверяли документы у редких военных, отбывающих в увольнение. Как только поезд начал останавливаться, молодая женщина без труда узнала высокую и хрупкую фигуру своего мужа. Она испытывала к нему привычное чувство, состоящее из дружбы, ощущения безопасности и скуки.