Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф - Чудеса Антихриста

Тогда дон Гаэтано обернулся к бандитам. Он поднял сжатые кулаки и потряс ими. И казалось, будь у него под руками кинжал, он заколол бы их всех, одного за другим.

— С ними! — воскликнул он. — У меня есть что-нибудь общее с ними?

И, конечно, он собирался высказать, что ничего не имеет общего с разбойниками и убийцами. Судья ласково улыбнулся ему и казалось, только и ждал этого ответа, чтобы освободить его.

Но в это время произошло чудо.

И Гандольфо рассказал, что среди награбленных вещей перед судьями лежало и маленькое изображение Христа. Оно было длиною в два фута, богато увешано драгоценностями, с золотой короной и в золотых башмачках. В эту минуту один из офицеров наклонился, чтобы взять изображение, и от этого движения корона с него упала и подкатилась к ногам Гаэтано.

Гаэтано поднял корону Христа и одно мгновенье пристально рассматривал ее. Казалось, что он что-то прочел на ней.

Он подержал ее в руках не больше мгновенья, затем конвойный солдат взял ее у него.

Донна Микаэла почти с испугом взглянула на Гандольфо. Изображение Христа! Снова оно! Неужели она сейчас же получит ответ на свою мольбу?

Гандольфо продолжал:

— Но, когда дон Гаэтано поднял голову, все задрожали, как при виде чуда, так сильно он вдруг изменился.

О, синьоры, лицо его было так бледно, что казалось прозрачным, а глаза его смотрели кротко и мягко. Весь гнев его сразу пропал.

И он начал просить за бандитов, он просил пощадить их жизнь.

Он просил, чтобы они не убивали этих несчастных. Он умолял милостивых судей сделать для них что-нибудь, чтобы они могли начать жить, как и другие люди.

— Ведь у нас есть только эта жизнь, — говорил он. — Наше царство лишь на земле!

Он начал говорить о том, как живут эти люди. Он говорил, словно читая в их душах. Он рассказывал истории их жизней такими же печальными и мрачными, как они и были в действительности. Он говорил так хорошо, что многие из судей плакали.

Слова его звучали так сильно и властно, что, казалось, Гаэтано был судьей, а судьи — преступниками.

— Видите вы, — говорил он им, — по чьей вине гибнут эти несчастные? Разве вы, имеющие власть, не должны были позаботиться о них?

И видно было, как все они ужаснулись ответственности, какую он возложил на них.

Но судья вдруг прервал его:

— Говорите в свою защиту, Гаэтано Алагона, — сказал он, — а не защищайте других!

Дон Гаэтано рассмеялся на это.

— Синьор, — сказал он, — я знаю так же мало, как и вы, в чем я должен защищаться. Но одно я, действительно, совершил! Я бросил свое призвание в Англии и вернулся в Сицилию чтобы поднять восстание! Я привез с собой оружие. Я говорил возбудительные речи. Я тоже кое-что сделал, хотя и немного!

Судья почти умолял его:

— Не говорите так, дон Гаэтано, — говорил он. — Подумайте о своих словах.

Но он сделал признания, которые вынудили их осудить его.

Когда они сказали, что он приговорен к двадцати девяти годам заключепия, он воскликнул:

— Теперь исполнится желание той, которую только что пронесли мимо. А со мной пусть будет, что будет!

— Больше я не видал его, — проговорил маленький Гандольфо, — потому что конвойные солдаты окружили его и увели.

— А я, слыша, как он просил за убийц своей возлюбленной, я радовался, что тоже могу кое-что сделать для него.

— Я радовался, что скажу прекрасную импровизацию Сан-Себастиано, и он поможете ему. Но мне это не удалось. Я не импровизатор, я ничего не сумел сказать!

Тут он замолчал и с громким плачем бросился перед изображением Сан-Себастиано.

— Прости меня, что я не сумел ничего сказать! — воскликнул он, — все-таки помоги ему! Ты ведь знаешь, когда они осудили его, я решил сделать это ради него, чтобы ты спас его. А теперь я ничего не сумел, и за это ты не поможешь ему!

Донна Микаэла сама не знала, как это случилось, что она и малютка Розалия, любившая Гандольфо, одновременно очутились возле него. Они обе обнимали и целовали его и говорили, что никто не сказал лучше его, никто, никто! Разве он не видел, что они плакали? Сан-Себастиано был им доволен. Донна Микаэла надела кольцо на руку юноши, а вокруг все замахали пестрыми платками, которые в ярком свете иллюминованного собора сверкали, как морские волны.

— Да здравствуешь Гаэтано! Да здравствует Гандольфо! — кричала толпа.

И на маленького Гандольфо дождем посыпались цветы, плоды, шелковые платки и разные украшения. Донну Микаэлу почти силой оттеснили от него. Но она больше не боялась. Она стояла среди волнующейся толпы и плакала. Слезы текли у нее по лицу, и она радовалась, что может плакать. Это было высшее благодеяние!

Ей снова хотелось пробраться к Гандольфо, она недостаточно отблагодарила его. Ведь он рассказал, что Гаэтано, любит ее. Когда он произнес слова: «Теперь исполнится желание той, которую только что пронесли», — она вдруг поняла, что Гаэтано думал, что это ее несут под покровом дома Алагона.

И об этой умершей он сказал: «Я люблю ее».

Кровь снова потекла в ее жилах, сердце ее билось, слезы текли из глаз.

— Это жизнь, это жизнь! — шептала она, безвольно увлекаемая толпой, то в ту, то в другую сторону. — Жизнь снова вернулась ко мне! Я не умру!

Все толпились вокруг маленького Гандольфо, чтобы поблагодарить его за то, что в эти дни подавленности, когда все казалось потерянным, он подарил им снова любовь и надежду.

Это было в феврале. Миндалевые деревья начали цвести на черной лаве вокруг Диаманте.

Кавальере Пальмери сделал прогулку на Этну и принес домой большую миндалевую ветвь, усеянную бутонами и цветами, и поставил ее в вазу в концертной зале.

Донна Микаэла задрожала при виде цветов. Опять зацвели миндалевые деревья. И теперь, в продолжение целого месяца, целые шести недель только и будет видно эти цветы.

Они будут стоять на алтарях в церквах, лежать на могилах, их будут носить в петлицах, в волосах, на шляпах. Они будут цвести по всем дорогам, на вершинах развалин, на горной лаве.

И каждая миндалевая ветвь будет напоминать ей то время, когда Гаэтано был свободен и счастлив и она мечтала о том, чтобы провести с ним всю жизнь.

Ей казалось, что она только теперь вполне поняла, что он далеко и в заключении, и что она никогда больше не увидит его.

Она опустилась на стул, чтобы не упасть, ей казалось, что сердце ее перестает биться, и она закрыла глаза.

Сидя так, она впала в какое-то забытье.

Ей представлялось, что она у себя дома, во дворце в Катании. Она сидит в высоком вестибюле и читает. Он — веселая молодая синьорина Пальмери. И вот слуги вводить к ней торговца. Это красивый молодой человек, в петлице у него цветы миндаля. На голове он держит лоток с маленькими статуэтками святых, вырезанными из дерева.