Григол Робакидзе - Убиенная душа

Берзин пошел на службу, так как день уже наступил. Он зашел в здание Закав­казского комитета. На приветствие швейцара ответил такой улыбкой, что тот подумал, уж не пьян ли Берзин, ибо таким вежливым он еще никогда не видел этого сурового человека. Бумаги на его письменном столе, казалось, вышли из его подчинения, он ни­как не мог их собрать. Он постоянно хватался за телефонную трубку, ему не терпелось поговорить хоть с кем-нибудь о любом пустяке. Постепенно стыд и страх покинули его тело, и он вдруг почувствовал необыкновенную легкость в себе, словно какой-то тяжкий груз свалился с него. Его сотрудники немало удивились происшедшей в нем перемене, обрадовавшись, что их начальник уже не такой мрачный и неприступный. Более того, кое-кто даже проникся к нему симпатией. Первому секретарю Комитета, которому бы­ла вверена судьба всего Закавказья, Берзин всегда противился, о чем тот сожалел, ибо ценил силу воли и ум Берзина. И он был несказанно рад, увидев Берзина преображен­ным. Впервые в разговоре с ним можно было почувствовать сердечную теплоту. Сек­ретарь не мог вспомнить, чтобы Берзин когда-нибудь улыбался. Теперь же он слышал даже громкий смех Берзина. Удивляло его лишь то, что реплики Берзина уже не были такими колкими и меткими, как прежде. В разговоре с ним Берзин осторожно коснулся дела Тамаза. Секретарь сообщил ему, что дело это окончательно прояснилось и что, насколько ему известно, Тамаз будет в ближайшие дни выпущен на свободу.

Вечером Берзин пошел к Нате. Она сразу же почувствовала в нем какую-то пере­мену. Такого веселого Берзина она видела впервые. Он сел в углу комнаты. Ната за­метила, что его движения уже не были такими размеренными и весомыми, как прежде. Берзин улыбался. Она взглянула ему в лицо и поразилась — взгляда кровожадного убийцы как не бывало. Вдруг он медленно проговорил:

— Тамаз будет на днях освобожден.

— В самом деле? — радостно вскричала Ната. Она вскочила, и первым ее жела­нием было обнять этого мужчину, но она вдруг остановилась, сдерживаемая враждеб­ным, похотливым взглядом Берзина.

Берзин начал посвистывать. «Что все это значит? Неужели предстоящее освобож­дение Тамаза так обрадовало и развеселило его?» — подумала Ната. Но уже через не­сколько секунд она серьезно задумалась: «Почему он, собственно, должен радоваться этому? Нет, за этим кроется что-то другое». Ната заметила, что Берзин уже не был так уверен в себе — ни в слове, ни в движениях. Она уже не ощущала его силу. Казалось, что аура спала с него, и он уже не внушал страха; колдовские чары угрюмого и сдер­жанного мужчины рассеялись. Он теперь уже не сковывал Нату одним своим присутст­вием. «Неужели это Берзин?» — спрашивала себя она. Перед ней была лишь его маска, оболочка. Она наблюдала за ним с удивлением: куда девался тот ужас, который Берзин распространял вокруг себя? Он весь испарился. Теперь Берзин казался маленьким чело­веком с почти бездуховным выражением лица и обычными манерами. Ната заметила также, что вел он себя развязно. Встал, неуклюже приблизился к ней и положил свою руку на ее руку. Ната отшатнулась от него, словно ее коснулась лягушка. Берзин даже не заметил этого. Льстиво улыбаясь, он спросил неприступную женщину:

— Разве вы не рады?

При этом еще раз коснулся ее руки. Ната ничего не сказала в ответ. Она встала и взглянула на часы. Не поняв и этого намека, он отошел от нее и небрежно уселся на диван. Ната остановилась и еще раз взглянула на свои наручные часы. Берзин те­перь удобно вытянулся на диване и снова начал посвистывать, Ната открыла шкаф и достала оттуда пальто.

— Ах, вы уходите? — спросил Берзин заискивающе.

— Да, мне нужно вечером повидать подругу, — ответила Ната.

— Я провожу вас, — сказал Берзин, улыбаясь.

— Как вам будет угодно, — ответила она холодно.

Через две недели газеты всего Советского Союза поместили следующее сообще­ние: «В последние годы некоторые члены партии под влиянием враждебных элементов организовали группу, деятельность которой направлена против Ленинской партии. Эта контрреволюционная группа составила в памятной записке целую программу возврата к капитализму. Члены этой антипартийной группы вознамерились вернуть кулакам их угодья, поставив под сомнение необходимость существования колхозов и совхозов. Они наметили также передачу в руки капиталистических концессионеров социалистических предприятий, созданных героическим трудом и революционным духом рабочего класса». Члены этой группы были исключены из партии. Среди них был и Берзин. Мало кому было известно, что разоблачение этой антипартийной группы стало возможным благо­даря неосторожному письму Берзина, посланному им московскому товарищу. Письмо это попало в руки Брегадзе.

СТРАДАНИЕ БОГА

Гиви увели...

Тамаз лежал на кровати, зарывшись лицом в подушку. Все члены его были пара­лизованы и лишь сердце продолжало биться. Он с трудом дышал, его пульс был неро­вен В камере было тихо. Висевшая на стене куртка напоминала поникшего коршуна с перебитыми крылами. Она подчеркивала тишину в камере. Остановившиеся, умолкнув­шие часы, казалось, прислушивались к биению сердца Тамаза. Он погрузился во мрак. Вдруг во дворе снова послышался шум мотора. «Еще кого-то увозят,— мелькнуло у него в голове. Что-то живое оторвалось от его сердца. «Где ты, Бог?» — взывал кто-то в потерянной душе Тамаза. Ответа не было. Бог страдал. Возможно, и его терзала ду­шевная боль. Тамаз не отрывал лица от подушки. Он теперь походил на мертвое дерево струнного инструмента, в котором дремали еще живые музыкальные волны. Дыхание Бога слилось с ним, как эти волны. Времени уже не было. Тамаз соприкоснулся с пос­ледними корнями Бытия.

Вдруг открылась дверь и кто-то дрожащим от радости, хриплым голосом произ­нес: «Я спасен!» Надзиратель, ворча, закрыл за ним дверь. Тамаз вскочил с кровати, обрадованный и изумленный. Он бросился навстречу Гиви, обнял его и спросил задыха­ющимся голосом:

— Гиви, что случилось?

— Потом, потом! — с трудом выговорил юноша.

Оба дрожали. Гиви едва держался на ногах. Тамаз помог ему дойти до кро­вати. Гиви тотчас уснул. Тамаз же не мог сомкнуть глаз. На что только не способно мгновение! Сердце вдруг возликовало, вместе с ним ликовал и Бог. Прошло некоторое время. Сквозь окно проникли в камеру полоски солнечного света. Тамаз, не отрыва­ясь, смотрел на Гиви. Тот глубоко спал, словно погруженный в сладостный дурман. Время от времени, точно укушенное кем-то, тело его судорожно вздрагивало — так вздрагивают у собаки ноги во сне. Сокровенная жизненная сила — библейская Нефеш — была измождена, едва избегнув смерти. Тамаз тоже дрожал.

Было уже очень поздно, когда Гиви наконец проснулся. Он коротко сообщил Тама­зу: вместе с ним увели еще двоих арестованных. Их расстреляли. В него тоже стреляли, хотя пулю он не ощутил. Но смерть он все же испытал, когда падал на землю. Сдела­ло ли ГПУ это преднамеренно? Этого он не знал. Тамаз задумался: наверное, у него хотят выведать еще что-то. Тот, кого коснулась смерть, уже не в состоянии хранить тайну. Тамазу стало не по себе.