Григол Робакидзе - Убиенная душа

Гиви глядел в окно на узкую полоску неба.

— Вчера я видел луну! — прошептал он тихо. Юноша воспринимал теперь жизнь, словно вновь рожденный. Она представляла теперь для него нечто другое, нечто сла­достное до боли. Если б ему теперь было суждено ползать по земле до самой смерти, он и тогда благословил бы жизнь. Он жадно хватался за каждую тень ее, как утопающий хватается за любую травинку под водой. — Как бы мне хотелось теперь вдохнуть аромат молодых листьев дуба! — сказал юноша со вздохом.

— Ты вдохнешь этот аромат, скоро тебя освободят, — утешал его Тамаз.

В тот же день Гиви вызвали на допрос. Опасение, мучившее Тамаза, стало те­перь почти уверенностью. Прошло несколько часов. Когда Гиви вернулся, он был как побитый. Все время молчал и лишь изредка вздыхал: «Теперь мне лучше не жить». Та­маз наблюдал за юношей, и страх за него усилился. «Горе, если он предал кого-ни­будь», — подумал он и застыдился своей мысли. Тамаз спросил Гиви, почему он так расстроен, но тот молчал. Тогда Тамаз несколько раз повторил свой вопрос и Гиви не выдержал, задрожал всем телом, побледнел и вдруг рухнул на пол. Руки его судорож­но хватали воздух, ноги то сгибались, то выпрямлялись в конвульсии, готовые вот-вот окоченеть. Его глаза газели стали еще больше. Тело его, похожее на тело английской борзой, содрогалось. У него начался припадок эпилепсии. Тамаз стоял рядом, вытирая пот с лица больного. Он не мог простить себе, что плохо думал о Гиви.

На следующий день на допрос вызвали и Тамаза. Следователь задал ему много вопросов. Тамаз был рад, что ответить на них не составляло труда. В конце допроса следователь напомнил ему батумскую историю, и тут Тамаз почувствовал укол. Он со страхом ждал, что вот теперь его спросят о том, был ли тогда еще кто-нибудь кро­ме него у миссионера. Тамаз смутился. А что произойдет, в конце концов, если он в этом признается, подумал он. Разве это повредит Левану? Тамаз был уверен, что Леван думает о революции точно так же, как и он. Наконец следователь осторожно, почти нехотя задал Тамазу этот вопрос; и тут Тамаз, воля которого была уже сломлена, уже ни о чем не думая, почти апатично назвал имя Левана.

Когда Тамаз вернулся в камеру, он почувствовал, что совершил что-то непопра­вимое. Его встретил растерянный взгляд Гиви.

— Я тоже! — пролепетал Тамаз в изнеможении, как будто и он ждал приступа эпилепсии.

— Ты тоже? — спросил юноша, бледнея, и обнял Тамаза.

Угадал ли он, что хотел сказать Тамаз? Гиви больше ничего не сказал, и все же Тамаз успел заметить, что его слова принесли юноше облегчение. Почему человек рад, когда узнает, что кто-то еще кроме него согрешил, подумал он с горечью. С печальной улыбкой гладил Тамаз разгоряченный лоб юноши.

Весь день Тамаз молчал. Он утратил вкус к жизни. Теперь он почти ко всему был безучастен. Ночь прошла в полусне, во тьме ему мерещились призраки. Обессиленный бессонницей, он заснул лишь в следующую ночь. Но странно: в его полусонном созна­нии какой-то сокровенный уголок не дремал как бы в ожидании чего-то необычного. Около трех часов пополуночи послышался какой-то шорох. Тамаз прислушался всем своим существом. Шорох усилился. Тамаз встал, напрягая слух. Неужели уводят еще кого-то? Снова будет сжиматься сердце от страха. Кто энает, сколько раз это еще повторится? В шорохе стали различаться шаги, они были неравномерны. Казалось, что кого-то уводили силой. Тамаз услышал отрывочные слова и задрожал. Шаги приближа­лись, ничейные шаги. Около камеры Тамаза кто-то вдруг вскричал: «Живым никто меня отсюда не уведет!» Вдруг что-то грохнуло, будто кто-то, окруженный людьми, от­швырнул от себя четверых, а то и пятерых. Не Левана ли голос был это? Тамаз оце­пенел от ужаса. Поднялась суматоха. Послышалось пыхтение борющихся тел. И тут Тамаз вскочил. Теперь он был лишь сваном, диким зверем, полным неукротимой ярос­ти и гнева. Собрав все свои силы, он вышиб филенку, но тут же рухнул под ударом приклада винтовки. В глазах его сразу потемнело. В течение одного удара пульса он успел услышать, что суматоха затихла и все погрузилось в жуткую тишину. Тамаз лежал на полу без сознания. Гиви склонился над ним, вытирая кровь с его лба. Как русло высохшего источника постепенно вновь наполняется водой, так Тамаз медленно приходил в себя. Каждая фаза возвращающегося сознания наполнялась проклятием, он проклинал собственную жизнь и жизнь вообще. И все же в нем не умирала какая-то слабая надежда на то, что тот, чей крик он слышал, не был Леваном.

Через несколько дней Тамаза и Гиви выпустили на свободу.

ПУТЬ К VITA NUOVA

Тамаз вышел из ГПУ, как Лазарь из гроба. Он взглянул на солнце и преисполнил­ся радостью. Но радость эта была омрачена печалью и чувством стыда за то, что он на свободе, в то время как другие еще оставались там. Он касался ногой земли, ощу­щая блаженство. Но земля стала другой. А может быть, это он изменился, ибо наслаж­дение не проникало в глубь его души. Он пошел домой. Первой увидела его служанка. Она подметала коридор. Увидев Тамаза, она уронила веник и с криком «Тамаз! Тамаз!» бросилась к нему. Тамаза охватила радость, не испытанная им доселе. Он ласково по­гладил рукой плечо девушки. Войдя в свою комнату, застал все предметы на месте, хотя все они были немного запылены. Лишь теперь он заметил, что у каждого пред­мета есть Душа, мебель выглядела так, словно очнулась ото сна при виде хозяина. Та­маз сел на диван, но не смог просидеть дома и часа. Вскочил, вышел на улицу и реши­тельно зашагал к Левану. Приблизившись к дому друга, он заметил, что на всем квар­тале лежала тень печали. Служанка сообщила ему, что дела Левана очень плохи. Та­маз побледнел. «Вот сосед, который приносил Левану еду. Он, наверное, все знает», — сказала она.

Тамаз вошел в сад соседа и спросил его, что он знает о Леване. Сосед коротко сообщил ему следующее: «В тюрьме уже не принимают еду для него. Не исключено, что его уже нет в живых».

Тамаз прислонился к дереву. Он почувствовал острую боль в сердце, слезы высту­пили у него на глазах. Вдруг откуда ни возьмись к нему бросилась собака Левана — тонконогий, стройный доберман-пинчер черной блестящей масти. Он прыгнул на Тамаза, достав лапами его грудь. Тамаз взял собаку на руки, как ребенка. Животное залаяло, заскулило, его глаза наполнились влагой. Лапы застучали по плечам Тамаза, собака выражала таким образом радость. Это еще больше расстроило Тамаза. Глядя на эту сцену, заплакал и сосед.

— Какой человек был Леван! Он играл с солнцем! — сказал он с тихим востор­гом. Тамаз спросил его, приехала ли мать Левана из деревни.

— Да, — ответил сосед, — она уже третий день здесь. Бедная женщина надеется, что Левану удалось бежать в Персию.