Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

— Заманчивое предложение, — с ехидной ухмылкой заметил Киприянов. — Круглосуточная охрана родительского очага.

У Кокаскерова желваки вздулись на скулах, так он сцепил зубы. Богусловский покачал головой, выдохнув неопределенно:

— Да, дела…

Пауза затянулась. Все собравшиеся почувствовали себя гадливо, словно прикоснулись ненароком к чему-то очень грязному. Увы, никто не возмутился открыто. Богусловский вскоре повел заседание по намеченному плану. Шло оно, правда как-то вымученно, без откровенности, но в конце концов все вопросы были решены.

— Вы, — обратился Богусловский к следователю и представителю КГБ, — по своему плану, а вы, — кивок Кокаскерову и Киприянову, — останьтесь.

Долго сидел Богусловский, думая думу. Не знал, с чего начать трудный разговор. В обход ли вести его, с дипломатическими выкрутасами, либо по-солдатски прямо. Без забрала. Обстоятельства требуют четко расставить все точки по своим местам. Но тогда неминуема резкость в оценках. Тогда вполне возможна жалоба на необъективность. На то, что он, Богусловский, по старой дружбе опекает начальника отряда. Дружба, дескать, выше дела. Выше истины. Тут такую паутину можно наплести, опального генерала Костюкова вмешать, покойного генерала Богусловского — столько, в общем, нагородить, что не одной комиссии придется разбираться. Грязью обмажет. В антигосударственных деяниях обвинит. Верно, ночью из квартиры не уведут, не то время, а карьера основательно пострадает. Даже уволить могут. И его, Богусловского, и Кокаскерова. Тем более, что Кокаскеров отказался от предложения войти в игру. Все будет зависеть, как отнесутся к «сигналу» политработника. Хлопотно, выходит, напрямую. Но и друга как оставишь без поддержки. Мягкость Киприянов может принять за трусость и попрет еще наглее. На одного, правда, Кокаскерова. Его, Богусловского, может даже похвалить.

«Нет! Не дело вилять!»

Прихлопнул ладонью по столу, как бы пресекая все свои сомнения, и спросил полковника Кокаскерова:

— Рашид Кулович, тебе известно о звонке майора Киприянова в округ?

О подготовленном на тебя письме известно?

— Какой звонок? Какое письмо?

— У вас не было разговора с начальником политотдела отряда по поводу случившегося?.

— Нет.

— Товарищ майор, — чеканя слова, спросил Богусловский Киприянова, — вы можете повторить здесь все, что говорили по телефону начальнику политотдела округа и что подготовили для передачи ему в письме?

— Я высказал мнение коммуниста. Мнение политического руководителя! — возмущенно ответил Киприянов. — Я имею право! Я просто обязан, как политработник!

— А вы не соотносите право и честь? Честь коммуниста. Она, честь, предписывает говорить товарищу по партии в глаза. Открыто говорить, а не из-за утла сигналить. О человеческой чести у вас есть хоть какое-то элементарное понятие?! О чести офицера?!

— Мной движет патриотический долг! Доверять участок государственной границы, священной, как известно, товарищ генерал, человеку, прошлое которого может поставить его на путь предательства, я думаю по меньшей мере халатно. Хорошо, что при задержании нарушителя рядом оказался я. А будь товарищ Кокаскеров один? То-то! Кто даст гарантию, что жизнь матери и жизнь отца, как товарищ полковник называет Кула, не станут для него дороже долга? Я не дам такую гарантию…

— А я — дам!

— Вы — едины, — многозначительно подчеркнув слово «едины», ответствовал Киприянов. — И я оставляю за собой право.

— Ваше право за вами. А я оставляю за собой право усомниться, на своем ли месте вы сами, товарищ майор.

— На своем, Владлен Михайлович. На своем, — вставил спокойный свой голос Кокаскеров. — Пока на своем. Просто он не знает обычаев нашего народа. Он думает как русский. Он не может думать, как думает Кул, как думает бек, мой дядя, на той стороне. Как думаю я. Он считает равноправием наций право всех думать, как русские. Я считаю так, Владлен Михайлович, пусть майор Киприянов пишет куда хочет и что хочет, а мы будем делать дело. Он потом сам устыдится.

— Я бы попросил, товарищ полковник!

— Предлагаю завтра выехать, — не обращая внимания на возмущение Киприянова, продолжил Кокаскеров, — на Сары-Кизяк. Посмотреть пещеру и долину за ней. Дорога с сопредельной стороны не просматривается, но лучше все же переобмундироваться.

— Да, — кивнул Богусловский, — в форму старшины-сверхсрочника. Подойдет по комплекции. И вот еще… Начальника политотдела, думаю, возьмем с собой. Как? Рашид Кулович?

— Подойдет.

На том и порешили. Дела заставляли экономить время, не тратя его на отвлекающие пререкания и споры.

Миновал в конце-концов колготной день, и пришел час, когда они остались одни. Они попросили начальника заставы не планировать им выход на границу, ибо завтра предстояла им совсем неблизкая дорога, поэтому весь вечер и вся ночь оказались в их полном личном распоряжении. Если, конечно, не поднимется застава по тревоге.

Им и в этом повезло. Граница жила мирно в ту ночь, их никто не тревожил, и они далеко за полночь вспоминали и первую встречу, увы, в столь печальной обстановке, и совместную здесь службу. А время в те годы было сложным. Заставы обезлюдели в войну, а новобранцы — дети-детьми. Робки и слабосильны. К тому же заморены. Граница же тогда звенела натянутой струной. На пределе обстановка. Хотя и Сталинград и Курск с Орлом были позади, спеси у многих недругов наших это поубавило, но провокации все же продолжались. Пореже, как говорили старожилы, чем в первые военные годы, но от этого пограничникам не стало легче. Ждать-то их все равно приходилось каждый день, каждую минуту. Ждать и готовиться к тому, чтобы достойно ответить. Сильно и хлестко, чтобы отбить охоту совать нос на нашу сторону. Но и перегибать нельзя. Чтобы не перерос ненароком пограничный конфликт в конфликт военный. Гитлер еще не был окончательно сломлен.

И контрабандисты тогда осмелели. Им же видно, кто в нарядах службу несет. Юнцы. Их за нос вполне можно поводить. И водили бы, не помогай пограничникам бывшие джигиты застав и комотрядовцы. Они тоже поднялись. Стеной.

— Ты не забыл, Владлен, как с Кулом сотню терьячников задержал? На перевале.

На том самом, через который, как утверждает он следователю, прошел посланец бека. Разве можно такое забыть?! Жизнь там на волоске висела.

А поначалу все начиналось весьма ловко. Даже самому на удивление. Кул прискакал на заставу и сообщил:

«— Терьякши перевал идут. Если сейчас скакать, успеть можно».

А с кем скакать? Застава пустая. Кокаскеров, начальник, засадит с доброй половиной личного состава, ожидая провокационной вылазки. Сообщения о ней получены были вполне достоверные, как тогда, думалось. Остальные бойцы — в нарядах. Делать, однако, нечего. Повара взял с собой с ручным пулеметом (из молодых он был, но проворный и смышленый), и Кула попросил помочь. Вот и вся наличная гвардия. И очень повезло им, что упредили они нарушителей намного. Успели выбрать для себя ловкие места. Кулу спасибо. Глаз у него наметан и цепок. Всем определил места и даже посоветовал, как действовать, когда появятся контрабандисты.