Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

Начали ждать. Что, как утверждают знатоки, очень невеселое дело. Уж сколько раз сомнения закрадывались, не ошибочны ли данные; уж сколько раз досадливые мысли требовали: «Скорей бы что ли!» Только тихо в горах. Словно на луне, где нет никакой жизни.

Не ведали они, что оттяжка эта для них спасительна. Не случись ее, как повернулось бы дело, одному богу известно.

Кул увидел их первым. Даже не увидел, а вначале услышал. Непостижимо для начинающего пограничника. Шепнул пожилой чабан: «— Идут!» — Богусловский и слух напряг, и глазами зашарил по горам, думая, что вдруг не по тропе поднимаются, но ничего не увидел и не услышал. Минут лишь через несколько появились согнутые в три погибели под тяжестью заплечных мешков серохалатные люди.

«Смотри ты, под цвет гор одежда, — но тут же другая мысль взвинтилась. Пугливая. Тревожная: — Как брать?!»

Да, терьякноши донельзя растянулись. Останови первых, задние назад повернут. Дождись хвоста, первые уже далеко за перевалом окажутся. Лови их тогда. Не знает Богусловский, как поступить. Растерялся. На Кула поглядывает. А тот словно дремлет. Полное ко всему равнодушие.

Контрабандисты не дошли метров сто до перевала, остановились, скучились и, посоветовавшись, пустили разведку. Троих отрядили. Бывалых, видимо, ибо грамотно те двинулись: метров на двадцать друг от друга. Если один наткнется на засаду, у других есть шанс отступить. Всего-то ничего нужно вниз вернуться, и в безопасности. Советские пограничники никогда не переступят границу, а она проходит по перевалу. Все учитывают нарушители. Хитрецы.

Вот первый из разведчиков на перевале. Не пупком выторчился, а прилег. Потом на четвереньках пополз вперед. С оглядом, не спешко. А к самому верху и вовсе на каменья распластался. Пополз ящеркой туда, откуда заперевальная тропа видна. Долго лежал. Не только смотрел, но и, как казалось Богусловскому, нюхал. И понял Владлен Михайлович, отчего в самый тупик узкого ущелья, которое с перевала и так не просматривается, увел Кул коней, а когда поднялись они сюда, и ветер задышал встречно, скуластое лицо Кула стало довольным-предовольным.

«— Джаксы».

Удивило Богусловского такое состояние старика-казаха, не на архара же они вышли, при чем тут ветер. Вон, оказывается, при чем. Дул бы разведчику в лицо, унюхал бы он их, пограничников, присутствие: конским потом от них несет да пахучей ружейной щелочью и ружейным маслом, а пропотевшие гимнастерки и ремни тоже запашисты, и никуда от этого не денешься, ибо не в нежной постели проводят пограничники дни и ночи, не в ванных да бассейнах размываются, а только в бане, и то всего один раз в неделю. Унюхал бы их лазутчик. Это уж точно. А лошадей тоже унюхал и услышал бы, не упрячь их Кул так глубоко.

Намотал себе на ус Богусловский познанное, только на сей миг от маленького того открытия, из которых, зерно к зерну, складывается пограничный опыт, пользы никакой. Лежит Владлен, сын Михаила, молодой страж границы, дышать даже в полные легкие не дышит, а что делать дальше, понятия не имеет. Это потом он познает все повадки нарушителей, загодя будет знать, как развернутся события, а в те начальные свои пограничные шаги все ему приходилось делать наугад. Безбоязненно он рисковал. Слишком безбоязненно. Ведь сюда, на перевал, он поспешил, как в омут головой бросился, совершенно не подумав о возможном трагическом исходе.

Гибелью наряда все бы окончилось, к ворожею даже ходить не стоило, не прояви осмотрительности Кул, да не окажись догадливым и расторопным Кокаскеров.

Разведчик призывно махнул рукой, и все потянулись на перевал, торопясь, обгоняя друг друга. Устали донельзя, теперь предстоял им хоть малый, но все же отдых. Перед спуском вниз. На свою землю. Он, тот отдых, не простой. Со смыслом отдых. Еще раз проверить, временем, нет ли впереди кокаскеров. На тех важных трехстах метрах, где тропа одна-единственная. Там, ниже, она разветвляется на десятки троп, там расползутся терьяконоши, и все будет зависеть от каждого, сможет ли он проскользнуть в долину или попадет в руки пограничников. Там можно рассчитывать на себя, здесь же — только уповать на волю Аллаха. Надеяться, что отвел по ложному доносу он на это время кокаскеров в сторону.

Проскользили подобно змее через перевал и взяли чуточку влево, как раз туда, куда Кул разместил в засаду ручной пулемет. Площадка так, небольшая, от тропы не враз увидишь ее. Удобная для тайного отдыха. На ней и начали гуртиться терьяконоши, сбрасывать с плеч мешки.

«— Командуй, ака, — шепнул Кул. — Пока, сторожа не ставили».

Молодец, как все рассчитал. Минуты расслабленности использовать. Если есть оружие, оно тоже не наготове. Лови момент, подавляй полной внезапностью.

Скользнул Кул между валунами, Богусловский за ним. Десяток неслышных шагов, и вот она — полянка. А они с Кулом — над ней. Вот как знает местность чабан. Учиться нужно. Но это потом. А сейчас — действуй.

Взметнулся и крикнул властно:

«— Ложись!»

Кул рядом. Переводит. Да так резок и строг его голос, что многие плюхнулись животами на пушистые эдельвейсы. Но не все. Нырнули у десятка-другого руки за пазухи халатов и чепанов, сейчас ощетинятся маузерами и обрезами.

«— Огонь!»

Ручной пулемет дал длинную очередь. Не очень высоко над головами, хотя уговора такого не было. Подействовало отрезвляюще. Все лежат. Можно связывать, обыскивая.

Вот тут и поджидала пограничников ловушка: увлекутся они и не заметят, как появится новая группа контрабандистов. И написано в донесениях сколько об этом, и говорено, только неопытность она и есть — неопытность. На этот раз контрабандисты тоже шли двумя волнами. Во втором порядке, их не так уж и много, матерые, имеющие право повелевать. Вот и пускают они впереди себя толпу. Как баранов. Впрочем, бараны эти и не совсем бараны. Понимают что к чему. Но куда им деваться. Путь один: пробиваться в повелители. Бесстрашностью своей, хитростью и, что очень важно, угодничеством.

Кул увидел тех, главных, сразу же, как они появились. Он так устроился, что и с Богусловского глаз не спускает, готовый помочь ему, если что не так будет, и на ту сторону перевала нет-нет да и глянет. Тертый он калач. Помнит, как в году двадцать пятом с начальником Сары-Кизяка разбирались (по следам уже) отчего погиб пограничный наряд. Потом еще раз, в тридцатом, такое же повторилось. Потом еще и еще. Потом — притихло, и пограничники забыли уроки прошлого. Или не знали. Как, похоже, не знает молодой командир, друг Рашида. Ему, Кулу, не хочется погибать не за щепотку наса. И молодому другу сына зачем гибнуть.

Те, матерые несколько человек, шли осторожно, у каждого маузер, а то и два, — у убитых казаков еще до революции взятых. Даже трехлинеек несколько топорщится. Это уж в советское время приобретенные. У тех, погибших, нарядов взяты. Видит с тревогой все это Кул, но помалкивает до поры до времени, пусть Владлен-ака еще несколько человек обыщет и свяжет. Все больше станет оружия и патронов в запасе.