Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

Вот он и старался охватить и предусмотреть все, а потому все записывал и записывал, почти каждый раз комментируя свои записи:

— Запомните, социализм — это учет.

Лейтенант Чмыхов и по комсомольской линии рядовой Лодочников получали точную информацию, к чему придирается начальник политотдела, и они старались вовсю, чтобы выглядеть на уровне. Начальник заставы не перечил: хотите петь и плясать — пожалуйста, хотите бумагу переводить — тоже пожалуйста. И языки чешите тоже сколько угодно. Только не за счет службы (за недогрузку в такой обстановке так взгреют, что свету белому не рад будешь), не за счет хозработ и, особенно, не за счет вечерних прогулок. И еще одно условие ставил: все мероприятия проводить только после общего подъема.

Святым он оставлял общий подъем, неприкасаемым, считая, что четкий распорядок — лицо воинского коллектива.

Впрочем, чем живут солдатские души, каков образ мыслей рядовых пограничников, старшего лейтенанта Абрамова не волновало. И понять его можно: есть уставы, есть присяга, есть Конституция, которые все вместе определили, что служба в армии — священный долг, и расписали, как этот долг исполнять. Вот и исполняй, чего психологии и философии разводить. Допусти чуток, не армия тогда будет, а клуб веселых и находчивых.

— В общем, политический и комсомольский боги, делать все делайте, а распорядок ломать мне не смейте.

Старались. Для совещаний, активов, инструктажей на полную катушку использовали время партмассовое и личное, солдатское; прихватывали еще и часок-другой после вечерних прогулок — все это перед выходом в наряд, чаще всего без отдыха; но бойцы не роптали, понимая, что к чему, только флегматично (как сонные мухи, по выражению Чмыхова) вели себя, без комсомольского задора.

Но все же коренником перегруженного воза оказывался сам Чмыхов. Сильвестр, он рукава засучивать мастер, а работать — тут всегда ловко увильнет, бросил идею, при Абрамове, что стенды бы тоже неплохо обновить, тот поддержал, а писать, клеить и красить пришлось Чмыхову. Благо, из деревни, всему обучен. А то — хоть пропадай.

Осунулся лейтенант, глаза блестят от бессонницы, но храбрится, накачивает себя добрыми предчувствиями похвалы. Этим, собственно, и держится.

Что ж, оправдалась надежда. Майор Киприянов похвалил Чмыхова, а заодно и Абрамова, когда посмотрел наглядную агитацию и полистал учеты.

— Так бы на каждой заставе, мне бы, начальнику политотдела, делать было бы нечего. Молодцы.

Сказать-то — сказал, только пустыми оказались те слова. Все, что проводил он на соседних заставах, начал проводить и здесь, вовсе не смущаясь, что повторяет только что сделанное перед ним.

«Ничего. Уровень выше».

Двое суток майор Киприянов не давал бойцам покою, вытряхивал из них остатки бодрости и элементарной заинтересованности, но вовсе не замечал этого, упиваясь собственной активностью и выносливостью.

На третьи сутки наметил, наконец, комсомольское собрание.

— После собрания — смотр художественной самодеятельности, и я уеду в крепость. Надеюсь, я не только оказал практическую помощь, но и научил вас, личным примером, как надлежит вести партийно-политическую работу в условиях осложнившейся обстановки? Конечно, благодарны. Еще бы быть неблагодарными, — сделав небольшую паузу, повторил: — Сразу после смотра уезжаю в крепость. Без задержки. Коней надо будет подготовить заранее.

Точно так же, как и застава нуждалась в отдыхе от него, он тоже нуждался в отдыхе. Он заслужил его многодневной неистовостью в работе. Он уже предвкушал полный покой… Увы…

Случилась задержка. Коней коноводу пришлось расседлывать. А причиной тому явилось комсомольское собрание, которое пошло не по тому сценарию, какой ему был определен. Даже смотр самодеятельности не состоялся.

И началось это с того, что Иван Богусловский поднял руку сразу же после доклада и, не ожидая, когда председательствующий даст ему слово, прошел к трибуне.

Весьма это удивило и даже насторожило майора Киприянова. Он помнил разговор с Богусловским на учебном. Он не забыл того разговора. До сих пор он чувствовал в себе осадок от резкости, независимости суждений и категоричности генеральского сынка. Позволительно ему все, считает, под крылом отца. Вот и снова, сейчас, подумалось майору, может выкинуть фортель.

Знай начальник политотдела какой «фортель» приготовил Иван Богусловский, ни в коем случае не проводил бы сам комсомольское собрание. Нашел бы повод спешно уехать с заставы.

Лейтенант же Чмыхов знал. Сжался в комок, ожидая оплеухи. Рыльце-то в пушку. Зажал на прошлом собрании критику, теперь выплывает это. Не даст спуску майор Киприянов. Устным распеканием не ограничится…

— Все вы поняли, наверное, товарищи комсомольцы, — начал с вопроса Иван Богусловский, — отчего не закончилось у нас прервавшееся комсомольское собрание? Правильно. Боязно к правде серьезно прикоснуться. Боязно ей прямо в глаза глянуть. Очень сожалею, что не пересилил себя коммунист Чмыхов, не перешагнул через амбиции и не вник серьезно в положение дел на заставе. А Лодочников в обстановке вседозволенности совершенно распоясался — подослал ко мне своих верных подручных Скарзова и Охлябина с явной угрозой. Если, значит, я еще задену Лодочникова и их самих, житья мне на заставе не будет.

— Мели Емеля, — воскликнул Скарзов. — Нужен ты, чай, нам!

Опешил Иван Богусловский. Такого поворота он не ожидал.

Полного отказа не предвидел. Считал, что станут отнекиваться, утверждая, будто шутку шутили, а вышло вон как: совсем отказались.

Вон и Охлябин поднимается. Хмурый. Злой. Низкий лоб, словно навис над глазами-пуговицами.

— Я, чай, не знаю разве, что Иван — генеральский сын. Погрози ему — враз упекут. Жизни, чай, точно уж не будет…

Сел набыченно. Засопел. Всем видом показывая, насколько обижен незаслуженно.

— Ребята! Совесть у вас есть?! — воскликнул Богусловский. — Человеческая совесть? Я уж не говорю о комсомольской…

Больше он не захотел говорить. Ушел на свое место удрученный. Он не в силах был понять такого вероломства, он с подобным еще не встречался.

Только зря он не сказал всего, что собирался сказать. Зря и сержант Буюклы вышел к трибуне сразу же за Богусловским. Возмущенный поведением Охлябина и Скарзова, он начал их стыдить, взывая к совести, а когда хотел уже перейти к главному, что не случайно такое поведение комсомольцев, что их действия направляются секретарем, регламентное время кончилось.

— Давайте так поступим, — мягко прервал спор о том, добавлять или не добавлять время сержанту Буюклы майор Киприянов. — Регламента будем придерживаться, а после собрания я готов выслушать каждого из вас, кто этого пожелает, договорились?