Геннадий Ананьев - Орлий клёкот: Роман в двух томах. Том второй

— Кто-то прожег ему валенок, — попытался оправдаться Буюклы.

— Допустим. Хотя… Это из области фантастики. Но… Допустим. Так почему он сразу этого не заметил и не доложил? Почему вы, как старший наряда, не доложили?

— Как же можно не заметить, если валенок прожженный, — вмешался и лейтенант Чмыхов. — Значит, сам и прожег. Иначе бы почему не доложить? И потом, кто мог прожечь? Ума не приложу.

— Известно кто, — упрямо стоял на своем Буюклы. — Лодочников руками своих телохранителей.

— Да-а-а, — протянул майор Киприянов. — Я всегда считал вас, товарищ сержант, человеком ответственным, а на поверку вон как поворачивается. Вы обвиняете Лодочникова, а он — геройский боец. Как лейтенант Чмыхов докладывает, Лодочников первым кинулся в пещеру. И потом проявил пограничную сообразительность, когда увидел, что террорист уходит. Воспользовался тем, что подъем крутой, начал перед нарушителем очередь за очередью укладывать, пока тот не остановился и не начал спускаться вниз. Сам, заметьте, спускаться стал. Подняв руки. Действия Лодочникова заслуживают высокой награды. А ваши? Не могли уберечь одного подчиненного! А хотите свою вину перевалить на других. Не выйдет! Впрочем, мы проверим ваше заявление.

Бурно пошла проверка. Один за другим поднимали всех, кто возвратился из наряда после Богусловского. Всех заставляли даже писать объяснительные. Офицеры не единожды (демонстративно, все втроем) ходили в сушилку, искали следы пригоревшей шерсти на дверце печки, на кочерге, но и там ничего не обнаруживали.

Нет, не нашли злоумышленника. Все сходилось к тому, что прожечь валенок мог и сам Богусловский. Выстроилась даже легенда: подбросил дровишек в печку и, ленясь закрыть дверцу кочергой, прихлопнул ее ногой, вот шерсть могла и затлеть. Не заметив этого, снял валенок и поставил в сушилке. Благо, затухло, а то и до пожара дело могло дойти.

Ерунда, конечно. Белыми нитками шито. Но, как говорится, в жизни все может быть. Даже, утверждают, метла может выстрелить. Странно только одно: никто не вспомнил о носках из верблюжьей шерсти. Буюклы, затюканный перекрестными репликами, просто выпустил это из виду, а офицеры вроде бы вовсе о них ничего не знали, ничего не ведали, будто никогда никаких носков не существовало.

Доклад майора Киприянова о проведенном на заставе изучении причин происшествия генерал Богусловский принял без сомнения и отмахнулся от совета Рашида Куловича побывать на заставе им самим.

— Начальник политотдела и, думаешь, не смог вникнуть? Не может быть. Давно в войсках, опытный…

— Так, оно, конечно, — так, только сомнения меня берут.

— Давай, Рашид, делом заниматься. Потом… Разбираться с ЧП, которое собственный сын преподнес заставе, разве этично? А Иван, считаю, получил крепкий урок. Полезный урок.

Почти эти же слова через несколько дней он скажет и сыну, когда тот на отцовский вопрос: «Как же это ты, Ванюша, ЧП отряду принес?» — попытается рассказать обо всем, что случилось на заставе. Отмахнется Владлен Михайлович: «Что-то уж слишком заковыристо. Твое воображение болезненно обострено, — и добавит назидательно: — А вообще, урок ты получил хороший. Думаю, на всю жизнь».

Но тем дням еще предстояло наступить, — генералу Богусловскому еще нужно было все так подготовить для игры с Мейиримбеком, чтобы комар носа не подточил, а Ивану всего-навсего дожить до той встречи, преодолев часы отчаяния, навалившиеся после бестактности начальника госпиталя, как потом охарактеризовал выходку полковника-врача капитан Люлюка и чему вполне поверил Иван Богусловский.

Только не бестактность допустил начальник госпиталя полковник медицинской службы Темник, каждое его слово, каждый его жест были вполне осознанны.

Будто хлестнул по сердцу Темника звонок капитана Люлюки из отряда. Нет, не неожиданностью. Прежде просьбы приютить заболевших бывали не так уж и редки. Всегда, когда возникала нужда в экстренной и квалифицированной медицинской помощи. Вот и сейчас, выслушав, что есть подозрение на газовую гангрену, бросил в трубку согласно:

— Привозите. Санитарку я высылаю на аэродром. С хирургом.

— Врача не нужно. Я сам везу больного. Он — сын нашего генерала Богусловского.

В один миг всплыло все: партизанский отряд, унижение и издевательство перед тем пережитое, чтобы затем получить от немца-щеголя подарок с барского плеча и вечный страх быть убитым либо немцами, либо своими; вечный страх быть разоблаченным, который хотя и притупился с годами, но жил в нем безвылазно, постоянным придатком к его душе. Беспокойство — вот его послевоенный удел. Еще и ожидание прихода визитера с той стороны, хотя и оно, то ожидание тоже становилось все менее тревожным. Но есть оно. Есть. И никуда от него не денешься.

«Процветают, продавшие русскую дворянскую честь, затоптавшие вместе с символами истинных патриотов… Генерал!»

Владлен Михайлович Богусловский остался в памяти Темника юнцом, с одним просветом на погонах. И, как ему со злорадством тогда думалось, остался тот без будущего, ибо не стало у него отца-генерала. И надо же — стал генералом!

«Ишь, прет! Ну, ничего. Сыном поплатишься! Гангрена, слава богу, коварна…»

Он делал все, что положено ему было делать по должности, аккуратно, с показной старательностью. Санитарку выслал загодя, место распорядился приготовить больному получше, а капитана Люлюку сразу же проводить к нему, Темнику, в кабинет. А когда тот появился, выслушал его очень внимательно, хотя Темнику и без того все было ясно. Более того, он сам пошел к больному. Так и сказал:

— Я сам погляжу. Чтоб никакой осечки.

Что ж, факт отрадный. Капитан Люлюка, довольный столь внимательным приемом, какого прежде не бывало, бодро шагал за начальником госпиталя по источавшим чистоту коридорам.

Увы, умиротворенность его улетучилась, подобно эфиру, как только подошли они к кровати Ивана Богусловского и Темник, приподняв одеяло, развернул укутанную в мягкий плед обмороженную ногу. На лице — явный испуг. А разве имеет право врач выказывать свои эмоции? Думай что хочешь, но лицо сохраняй доброжелательным и спокойным.

«Что же это он, с таким стажем?»

Только, оказалось, ягодки были еще впереди. Темник повернулся к появившемуся в палате хирургу и медсестре, повелев непререкаемо:

— Готовьте больного к немедленной операции.

— В каком смысле? — спросил Люлюка, очень удивленный. — Пластины?

— Нет. Срочная ампутация.

— Но сколько я знаю, даже на фронте не спешили с ампутацией. Статистика говорит…

— Разглагольствовать о фронте, не побывавши там, по меньшей мере не этично. Да, излечивали. Но и хоронили. Гангрена — не шутка. К тому же, здесь особый случай. Вполне возможно общее заражение крови. Обморожение — не огнестрельная рана. Без функции большой участок кожи. Вы это не учитываете?