Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 23. Графиня де Шарни. Часть. 4,5,6

Желая добиться хотя бы того малого, что было возможно в сложившихся обстоятельствах, Питу приказал положить раненого как можно ближе к двери, чтобы перехватить на ходу первого же входящего или выходящего хирурга.

Он испытывал огромное искушение прорваться внутрь и любой ценой привести оттуда доктора, но не решался оставить раненого, опасаясь, что Бийо без всякого злого умысла примут за мертвого и сбросят на голую землю, а матрац заберут.

Питу провел по дворе уже около часу; за это время он два или три раза громко окликал проходивших хирургов, но никто из них не обратил на его крики ни малейшего внимания; вдруг он заметил одетого в черное господина, который в сопровождении двух санитаров с фонарями осматривал раненых, переходя от одного скорбного ложа к другому.

По мере того как тот приближался, Питу все более становилось ясно, что он знает этого человека; вскоре у него не осталось сомнений, и он решился отойти на несколько шагов от раненого, бросился навстречу врачу и громко закричал:

— Эй! Сюда, господин Жильбер, сюда!

Это и в самом деле был Жильбер; он поспешил на зов.

— A-а, это ты, Питу? — спросил он.

— Да я же, я, господин Жильбер!

— Ты не видел Бийо?

— Вот он, сударь, — отвечал Питу, показывая на неподвижно лежавшего фермера.

— Он мертв? — спросил Жильбер.

— Надеюсь, что нет, дорогой господин Жильбер; но не буду от вас скрывать, он недалек от этого.

Жильбер подошел к матрацу, и два следовавших за ним санитара осветили лицо раненого.

— В голову, в голову он ранен, — говорил тем временем Питу. — В голову, господин Жильбер! Бедный господин Бийо! Голова у него рассечена до самого подбородка!

Жильбер внимательно осмотрел рану.

— Да, рана в самом деле серьезная! — пробормотал он и, обернувшись к санитарам, прибавил: — Этому человеку нужна отдельная палата, это мой друг.

Санитары посовещались.

— Палаты отдельной нет, — сказал они, — но есть бельевая.

— Превосходно! — одобрил Жильбер. — Давайте перенесем его в бельевую.

Они бережно приподняли раненого, но, несмотря на все их старания, тот застонал.

— А-а! — вскричал Жильбер. — Никогда еще ничей радостный вопль не доставлял мне такого удовольствия, как этот стон! Он жив — это главное.

Бийо был перенесен в бельевую и переложен на постель одного из служителей; Жильбер немедленно приступил к перевязке.

Височная артерия была повреждена, по этой причине раненый потерял много крови; потеря крови вызвала обморок, из-за обморока сердце замедлило сокращения, благодаря чему не произошло кровоизлияния в мозг.

Природа немедленно этим воспользовалась: образовался тромб, и он закупорил артерию.

Жильбер с восхитительной ловкостью сначала сшил артерию шелковой ниткой, потом промыл ткани и прикрыл череп. Прохлада, а также, возможно, резкая боль при перевязке заставили Бийо приоткрыть глаза; он невнятно пробормотал несколько бессвязных слов.

— У него было сотрясение мозга, — прошептал Жильбер.

— Но ведь раз он не умер, вы его спасете, правда, господин Жильбер? — прошептал Питу.

Жильбер печально улыбнулся.

— Постараюсь, — пообещал он, — но ты ведь сам только что в очередной раз убедился, дорогой мой Питу, что природа — гораздо более опытный хирург, чем все мы.

Жильбер закончил перевязку. Он как можно короче состриг больному волосы, соединил края раны, закрепил их полосками диахильного пластыря и приказал позаботиться о том, чтобы больной находился в полусидячем положении, опираясь на подушки не головой, а спиной.

Лишь после того как все это было сделано, он спросил у Питу, как тот прибыл в Париж и каким образом оказался именно там, где сумел оказать помощь Бийо.

Все объяснилось просто: со времени исчезновения Катрин и отъезда мужа мамаша Бийо, которая, как помнят наши читатели, и без того не отличалась силой духа, впала в состояние, близкое к помешательству, и оно беспрестанно ухудшалось. Она еще жила, но уже как-то механически, и с каждым днем очередная пружина в этой бедной человеческой машине либо ослабевала, либо лопалась; она говорила все меньше, потом совсем замолчала, а скоро и вовсе слегла; доктор Реналь объявил, что есть только один способ вывести мамашу Бийо из этого состояния оцепенения: привезти ее дочь.

Питу тотчас вызвался поехать в Париж или, точнее, ни слова не говоря, отправился в путь.

Восемнадцать льё, отделяющие родину Демустье от столицы, оказались для капитана национальной гвардии Арамона, с его длинными ногами, неутомительной прогулкой.

Питу пустился в путь в четыре часа утра, а чуть позже половины восьмого вечера уже был в Париже.

Ему словно самой судьбой было уготовано являться в Париж в дни великих событий.

В первый раз он прибыл, чтобы принять участие во взятии Бастилии; в другой раз — на праздник Федерации 1790 года; в третий раз он пришел в день бойни на Марсовом поле.

В столице было неспокойно; впрочем, к такому Парижу он уже привык.

От первых же встреченных им парижан он узнал о том, что произошло на Марсовом поле.

Байи и Лафайет приказали стрелять в народ; народ открыто проклинал Лафайета и Байи.

Когда Питу видел их в последний раз, они были обожаемыми богами! Теперь их сбрасывали с пьедесталов; он ничего не мог понять.

Единственное, что он уразумел: на Марсовом поле было кровопролитие, убийство, побоище из-за патриотической петиции, и Жильбер с Бийо, должно быть, находились там.

Хотя Питу — употребим простонародное выражение — отмахал уже восемнадцать льё, он прибавил шагу и вскоре оказался на улице Сент-Оноре, в квартире Жильбера.

Слуга сказал ему, что доктор после Марсова поля заходил домой, но Бийо никто не видел.

Судя по рассказу слуги, Марсово поле было усеяно убитыми и ранеными; Бийо мог быть как среди тех, так и среди других.

Марсово поле усеяно убитыми и ранеными! Эта новость удивила Питу не меньше, чем сообщение о Байи и Лафайете, этих двух идолах народа, стрелявших в него.

Марсово поле усеяно убитыми и ранеными! Питу никак не мог себе этого представить. Ведь он сам вместе с десятками тысяч других помогал тогда выравнивать Марсово поле; в его памяти Марсово поле было залито огнями, в его ушах еще звучали радостное пение, зажигательная фарандола! Усеяно убитыми и ранеными! И только потому, что народ хотел, как в прошлом году, отпраздновать день взятия Бастилии и годовщину праздника Федерации!

Это было непостижимо!

Как могло случиться, что всего за год то, что служило причиной радости и торжества, обратилось восстанием и бойней?

Может, парижане за последний год обезумели?

Как мы уже сказали, за этот год благодаря влиянию Мирабо, благодаря созданию Клуба фейянов, благодаря поддержке Байи и Лафайета, наконец, благодаря реакции, наступившей после возвращения королевской семьи из Варенна, двор сумел восстановить утерянную было власть, и эта власть дала о себе знать трауром и бойней. Семнадцатое июля мстило за 5–6 октября.