Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Невозможно было следить за его быстрыми движениями, не испытывая головокружения, восхищения и изумления.

Тогда Филипп, задетый за живое, решился на смелый шаг: он разогнал сани с такой быстротой, что два раза Сен-Жорж оказывался не впереди, а позади них. Так как быстрота, с которой неслись сани, заставляла многих вскрикивать от испуга, что могло, в свою очередь, напугать королеву, то Филипп обратился к ней:

— Если вашему величеству угодно, я остановлюсь или, по крайней мере, замедлю движение.

— О нет, нет! — воскликнула королева с тем пылом, который она вкладывала и в дела и в развлечения. — Нет, я не боюсь… Скорее, если можете, шевалье, скорее!

— О, тем лучше! Благодарю вас за разрешение, ваше величество. Я вас крепко держу, положитесь на меня.

И он мощным движением толкнул спинку саней, так что они дрогнули. Казалось, своей вытянутой рукой он едва не приподнял их в воздух.

Затем, положив на спинку и вторую руку — что он до сих пор не считал нужным, — он помчал сани, казавшиеся игрушкой в его стальных руках.

С этой минуты он постоянно двигался наперерез кругам Сен-Жоржа, описывая круги еще большие. Сани, управляемые им, двигались точно самый проворный человек, легко поворачиваясь во все стороны, будто они были поставлены на такие же коньки, на которых Сен-Жорж бегал по льду. Несмотря на свою тяжесть и объем, длинные сани королевы стали коньками: они жили, летали и кружились вихрем, как танцор.

Сен-Жорж, более грациозный и изящный в своих прыжках, вскоре начал тревожиться. Он уже катался без отдыха в продолжение целого часа, и Филипп, заметив, что соперник весь в испарине, а его ноги начали дрожать, решил победить, утомив его.

Он переменил тактику, перестал описывать круги, при которых ему каждый раз приходилось приподнимать сани, а толкнул их по прямой линии.

Они понеслись быстрей стрелы.

Сен-Жорж, резко оттолкнувшись, настиг их, но Филипп, улучив минуту, когда второй толчок усиливает действие первого, толкнул сани в ту часть пруда, где лед оставался совершенно нетронутым, однако сам остался позади.

Сен-Жорж бросился за санями, чтобы догнать их, но Филипп, собрав все свои силы и став на острие коньков, проскользнул мимо него и схватился обеими руками за спинку саней. Затем мощным движением заставил сани сделать полный оборот и пустил их в противоположную сторону, между тем как Сен-Жорж из-за предпринятых им чрезвычайных усилий не смог с разбега остановиться и, пропустив удобную минуту, отстал на значительное расстояние.

Воздух огласился такими громкими возгласами восхищения, что от смущения Филипп покраснел.

Но он смутился еще более, когда королева, только что сама рукоплескавшая ему, обернулась к нему и сказала, задыхаясь от сильного волнения:

— О господин де Таверне, теперь, когда победа за вами, пощадите! Вы убьете меня.

При этом приказании королевы, или, вернее, при этой просьбе, Филипп напряг свои стальные мускулы, уперся о лед ногами, и сани разом остановились, как арабский скакун в песках пустыни, послушный руке своего всадника.

— Ну, теперь отдохните, — сказала королева, бодро выскакивая из саней. — Право, я никогда не могла себе представить, чтобы скорая езда имела такое опьяняющее действие: вы меня чуть не свели с ума.

И почувствовав головокружение, она оперлась на руку Филиппа.

Шепот удивления, пронесшийся в окружавшей их раззолоченной и украшенной галунами толпе, показал ей, что она снова нарушила этикет, то есть сделала огромный промах в глазах завистников и рабов.

Что касается Филиппа, то у него закружилась голова от такой неслыханной чести, и он стоял трепещущий, более сконфуженный, чем если б королева публично нанесла ему обиду.

Он опустил глаза, и его сердце билось так сильно, что, казалось, готово было выскочить из груди.

Странное волнение, вероятно вызванное этим катанием, охватило и королеву; она тотчас же отняла свою руку и оперлась на руку мадемуазель де Таверне, попросив подать ей стул.

Ей принесли складной стул.

— Простите, господин де Таверне, — сказала она Филиппу и с живостью добавила: — Боже мой, какое великое несчастье быть вечно окруженной любопытными… И глупцами! — закончила она тихим голосом.

Приближенные окружали теперь королеву и пожирали глазами Филиппа, который, чтобы скрыть свое смущение, стал снимать коньки.

Покончив с этим, он отступил назад, уступая место придворным.

Королева просидела несколько минут в задумчивости и затем подняла голову.

— Я чувствую, что простужусь, если буду сидеть неподвижно на одном месте, — сказала она. — Еще круг.

И села в сани. Филипп тщетно ждал приказания.

Двадцать придворных предложили свои услуги.

— Нет, моих гайдуков, — сказала королева. — Благодарю вас, господа. Тише, — добавила она, когда лакеи стали на свои места, — совсем тихо.

И, закрыв глаза, она отдалась тайным мечтам.

Сани отъехали тихо, как приказала королева, сопровождаемые толпой алчущих, любопытных и завистливых.

Филипп остался один, отирая со лба капли пота.

Он искал глазами Сен-Жоржа, чтобы утешить его в понесенном поражении какой-нибудь сердечной похвалой.

Но тот получил записку от герцога Орлеанского, своего покровителя, и покинул поле сражения.

Филипп, несколько опечаленный, слегка утомленный и почти испуганный случившимся, остался неподвижным на своем месте, следя глазами за удаляющимися санями королевы. В это время он почувствовал, что кто-то его тихонько толкнул в бок.

Он оглянулся и увидел своего отца.

Маленький старичок, сморщенный, точно человечек Гофмана, и весь закутанный в меха, точно самоед, тронул сына локтем, чтобы не вынимать рук из муфты, висевшей у него на шее.

Казалось, что глаза его, с расширенными от холода или от радости зрачками, мечут искры.

— Ты не обнимешь меня, сын мой? — сказал он таким тоном, который был бы уместен в устах греческого отца, желающего поблагодарить сына-атлета за победу, одержанную им в цирке.

— От всего сердца, дорогой отец, — отвечал Филипп.

Но нетрудно было понять, что тон, которым были сказаны эти слова, никак не соответствовал их содержанию.

— Так-так. А теперь, обняв меня, иди, иди скорее.

И он подтолкнул его вперед.

— Куда вы посылаете меня, сударь? — спросил Филипп.

— Да туда, черт возьми!

— Туда?

— Да, к королеве.

— О нет, благодарю, отец.

— Как нет? Как благодарю? Да ты с ума сошел! Ты не хочешь снова идти к королеве?

— Нет, это невозможно. Вы не думаете о том, что говорите, дорогой отец.

— Как невозможно? Невозможно пойти к королеве, которая тебя ждет?