Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 19.Джузеппе Бальзамо. Часть 4,5

— Мне нужно первое невинное существо, которое тебе только попадется под руку: юноша или девушка, все равно… Впрочем, лучше бы девицу по причине сродства полов. Итак, найди ее для меня, да поторопись, потому что в моем распоряжении осталась всего одна неделя.

— Хорошо, учитель, — отвечал Бальзамо, — я постараюсь кого-нибудь найти.

Новая вспышка гнева, еще более страшная, осветила лицо старика.

— Он постарается кого-нибудь найти!.. — вскричал Альтотас. — Признаться, я этого ожидал и не понимаю, что меня удивляет. С каких это пор ничтожная тварь, червь смеет таким тоном разговаривать со своим создателем? А-а, ты видишь, что я обессилел, что я лежу, что я прошу, и ты оказался настолько наивен и решил, будто я в твоей власти? Да или нет, Ашарат? Не лги мне: я читаю в твоих глазах и вижу, что происходит в твоей душе. Я тебя осуждаю и буду преследовать.

— Учитель! — прервал его Бальзамо. — Будьте благоразумны: гнев вас погубит.

— Отвечай мне! Отвечай!

— Я всегда говорю своему учителю только правду; я обещаю, что буду искать то, о чем вы меня просите, если это не нанесет нам обоим ущерба и не погубит нас. Я постараюсь найти человека, который продаст нужное вам существо. Но я не буду брать преступление на себя. Вот все, что я могу вам сказать.

— Как это благородно! — горько засмеялся Альтотас.

— Я не могу поступить иначе, учитель, — возразил Бальзамо.

Альтотас сделал над собой нечеловеческое усилие и, оттолкнувшись от подлокотников кресла, поднялся во весь рост.

— Да или нет? — повторил он.

— Учитель! Да — если я найду, нет — если не найду.

— Значит, ты обрекаешь меня на смерть, негодяй; ты готов сберечь три капли крови для какого-нибудь ничтожества, невзирая на то, что я, существо необыкновенное, скатываюсь в пропасть небытия. Ашарат! Я ни о чем больше тебя просить не стану! — крикнул старик, и на лице его появилась улыбка, от которой становилось страшно. Мне от тебя ничего не нужно! Я подожду немного, но если ты не выполнишь мою волю, я все сделаю сам; если ты меня бросишь, я сам о себе позабочусь. Ты слышал, что я сказал? А теперь ступай!

Не проронив ни слова в ответ на эту угрозу, Бальзамо приготовил и расставил перед стариком все, что могло ему понадобиться, а также еду и питье, позаботился обо всем, что только мог предусмотреть преданный слуга для своего хозяина, а любящий сын — для родного отца. Потом, вернувшись к своим мыслям, далеким от тех, которые волновали Альтотаса, он опустил подъемный люк, не замечая, что старик провожал его насмешливым взглядом, угадав его мысли и чувства.

Альтотас еще продолжал улыбаться, напоминая злого гения, когда Бальзамо подошел к дивану и замер перед спящей Лоренцой.

Он стоял, и сердце его сжималось от горестных мыслей.

Мы говорим от горестных, но не от гневных.

После его разговора с Альтотасом, со всей очевидностью показавшего ему всю низость человеческой природы, гнев его словно улетучился. Он вспомнил, что один древнегреческий философ повторял про себя от начала до конца весь алфавит, прежде чем прислушаться к голосу мрачной богини — советчицы Ахилла.

С минуту он молча и равнодушно разглядывал лежавшую на диване Лоренцу.

"Мне сейчас невесело, — подумал он, — но я спокоен и ясно вижу положение, в котором оказался. Лоренца меня ненавидит. Она пообещала, что предаст меня, и привела свою угрозу в исполнение. Моя тайна принадлежит теперь не только мне, она стала доступной этой женщине, которая выдала ее. Я похож на лисицу, попавшую в капкан: я выдернул из стальных зубов одну кость от ноги, а кожа и мясо остались там, и охотник завтра скажет: "Здесь вчера была лисица, теперь я найду ее, живую или мертвую".

Это неслыханное несчастье, недоступное пониманию Альтотаса, вот почему я не стал ничего ему об этом говорить. Это несчастье лишает меня надежды на успех в этой стране, а значит — и во всем этом мире: ведь Франция — душа этого мира. И обязан я всем вот этой спящей женщине, этой прекрасной статуе с нежной улыбкой. Я обязан этому ангелу бесчестьем и разорением, а впереди меня ждут пленение, изгнание, смерть.

Итак, — оживился он, — чаша весов, на которой лежит причиненное мне Лоренцой зло, перевешивает все доброе, что она для меня совершила. Лоренца погубила меня.

О, змея! До чего грациозно ты свиваешься в кольца, из которых я не могу вырваться! До чего очарователен твой ротик, но он полон яда! Так спи же, иначе я буду вынужден тебя убить, как только ты проснешься!"

Со злобной улыбкой Бальзамо медленно приблизился к молодой женщине, в изнеможении смежившей веки; однако по мере того, как он к ней подходил, глаза ее раскрывались, подобно лепесткам подсолнечника или вьюнка, встречающим первые лучи восходящего солнца.

"Как жаль: я должен навсегда закрыть эти прекрасные глаза, что так нежно смотрят на меня в эту минуту! Как только в этих глазах гаснет любовь, они начинают метать молнии".

Лоренца ласково улыбнулась, показав два ряда ровных, сверкающих жемчугом зубов.

"Если я убью ту, которой я ненавистен, — продолжал терзаться Бальзамо, в отчаянии ломая руки, — вместе с ней я погублю и ту, что любит меня!"

И тут на него нахлынула грусть, в недрах которой зарождалось удивившее его самого вожделение.

— Нет, — прошептал он, — нет, напрасны мои клятвы, напрасны все мои угрозы; нет, никогда у меня не достанет мужества ее убить. Она будет жить, но пробудиться ей не суждено; она будет жить этой неестественной жизнью, и та станет для нее счастьем, а другая — настоящая жизнь — будет вызывать в ней отвращение. Лишь бы я сумел ее осчастливить! Все остальное не имеет значения. У нее теперь будет только один способ существования — во сне, когда она любит меня; она навсегда останется в теперешнем своем состоянии.

Он с нежностью во взоре обратился к Лоренце, не сводившей с него влюбленных глаз, и медленно провел рукой по ее волосам.

Лоренца, казалось читавшая мысли Бальзамо, в эту минуту тяжело вздохнула, привстала, как во сне, подняла белоснежные руки и плавно опустила их на плечи Бальзамо; он ощутил на своих губах ее благоуханное дыхание.

— Нет, нет! — вскричал Бальзамо и, словно ослепленный ее красотой, закрыл рукой свое пылавшее лицо.

— Нет, такая жизнь — безумие; нет, я не смогу долго оказывать сопротивление этой искусительнице, этой сирене; я рискую потерять славу, могущество, бессмертие. Нет, нет, пусть проснется, я так хочу, это необходимо!

Совсем потеряв голову, Бальзамо все же с силой оттолкнул Лоренцу. Оторвавшись от него, она, подобно легкому покрывалу, или тени, или снежинке, начала медленно опускаться на софу.

Самая изощренная кокетка не могла бы выбрать более соблазнительную позу, чтобы привлечь внимание своего возлюбленного.