Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 18. Джузеппе Бальзамо. Часть 1,2,3 1994

— По своей ли воле вы покидаете Сен-Дени, куда пришли, чтобы попросить у меня убежища?

— Ее высочество спрашивает, — с живостью подхватил Бальзамо, — по своей ли воле вы покидаете монастырь Сен-Дени, куда пришли просить убежища? Отвечайте, Лоренца!

— Да, — промолвила молодая женщина, — такова моя воля.

— Для того, чтобы последовать за своим супругом, графом де Фениксом?

— Для того, чтобы последовать за мной? — повторил граф.

— О да, — отвечала молодая женщина.

— В таком случае, — сказала принцесса, — я вас не задерживаю, потому что это было бы насилие над чувствами. Но во всем этом есть нечто из ряда вон выходящее. Однако наказание Господне обрушится на того, кто в угоду своей выгоде или личным интересам нарушил бы гармонию природы. Идите, граф; идите, Лоренца Феличиани, я вас более не задерживаю… Не забудьте свои драгоценности.

— Пусть они останутся для бедных, ваше высочество, — отвечал граф де Феникс, — розданная вашими руками милостыня вдвойне будет угодна Богу. Я прошу лишь вернуть мне моего коня Джерида.

— Вы возьмете его, выйдя отсюда. Можете идти.

Граф поклонился принцессе и предложил руку Лоренце. Она оперлась на его руку и вышла, не проронив ни слова.

— Ах, господин кардинал! — заметила принцесса, грустно качая головой. — В воздухе, которым мы дышим, витает нечто непонятное и роковое.

Оставив Филиппа, Жильбер, как мы уже говорили, вновь смешался с толпой.

Однако на этот раз сердце его не прыгало от радостного ожидания; когда он очутился в бурном людском потоке, он почувствовал, что уязвлен до глубины души: даже приветливые слова и любезные предложения Филиппа не смягчили его страданий.

Андре и не сознавала, что обошлась с Жильбером жестоко. Беззаботная красавица не могла допустить мысли о том, что между ней и сыном ее кормилицы может существовать какая бы то ни было связь, что она может причинить ему боль или обрадовать его. Она проходила мимо людей, стоявших ниже ее по положению, не замечая их, и могла, в зависимости от того, улыбалась она или грустила, осветить их своей радостью или отбросить на них тень своей печали. На этот раз тень ее презрения парализовала Жильбера; так как она лишь следовала велению сердца, она и сама не знала, что была чересчур высокомерна.

А Жильбер, подобно безоружному воину, был сражен наповал ее презрительными взглядами и надменными речами; ему еще недоставало рассудительности не поддаваться отчаянию, оказавшись униженным.

Вот почему с той самой минуты, как он вновь смешался с толпой, он больше не замечал ни лошадей, ни людей. Собравшись с силами, он бросился, как раненый кабан, наперерез толпе и, рискуя потеряться или быть раздавленным, проторил себе путь.

Когда наиболее запруженные народом места остались позади, молодой человек вздохнул свободнее; оглядевшись, он увидел, что находится в уединенном зеленом уголке на краю воды.

Жильбер, сам не зная как, оказался на берегу Сены почти напротив острова Сен-Дени. Он был в полном изнеможении, но то была не физическая усталость, а утомление от душевных мук. Он покатился по траве и, обхватив голову руками, взревел, словно звериный рык передавал его боль лучше, чем человеческий плач и причитания.

Неясная мечта, до сих пор бросавшая смутный луч надежды на его безумные желания, в которых он и сам себе не осмеливался признаться, сразу угасла. На сколь высокую ступень общественной лестницы ни поднялся бы Жильбер благодаря своей одаренности, занятиям наукой и образованию, он навсегда останется для Андре Жильбером, то есть такой вещью или таким существом, по ее выражению, на которое отец ее имел глупость рассердиться и которое не стоило даже ее взгляда.

Одно мгновение он думал, что, увидев его в Париже, узнав о его решении стать знаменитым — это должно было ее сразить на месте, — Андре с одобрением встретит его усилия. Но благородный молодой человек был лишен macte animo [18] Хвала тебе (лат.). : наградой за вынесенные им тяготы и достойную всяческого уважения решимость стало пренебрежительное равнодушие, с каким Андре всегда относилась к Жильберу в Таверне.

Более того, она рассердилась, узнав, что он посмел заглянуть в ее сольфеджио. Если бы он хоть пальцем дотронулся до книги, то ее, без сомнения, оставалось бы после этого бросить в печку.

Для людей слабых духом разочарование, обманутая надежда не что иное, как удар, под которым любовь сгибается, чтобы потом подняться окрепшей. Они не скрывают своих страданий, жалуются, рыдают; они бездействуют, словно агнцы при виде ножа. Кроме того, любовь этих мучеников часто растет в страданиях, которые, казалось бы, должны ее убить. Они убеждают себя в том, что их кротость будет вознаграждена, и стремятся к этому вознаграждению, не обращая внимания на трудности дороги; они полагают, что, если путь окажется слишком тернист, они достигнут цели позже, но непременно получат свое.

Но сильные духом, волевые натуры, властные сердца при виде своей крови испытывают раздражение, и воодушевление их при этом так возрастает, что эти люди скорее напоминают человеконенавистников, чем влюбленных. В том не их вина: любовь и ненависть столь тесно переплетаются в их сердце, что они и сами не чувствуют между ними разницы.

Знал ли Жильбер, любит он или ненавидит Андре, катаясь по земле от боли? Нет, он страдал — и только. Но он не был способен набраться терпения и ждать. Он превозмог упадок духа, и настроился весьма решительно.

"Она меня не любит, — думал он, — это верно. Но ведь и я был не прав, надеясь на ее любовь. Все, на что я мог рассчитывать, — это вежливый интерес к несчастному, у которого хватает сил бороться со своим несчастьем. Что понял ее брат, то оказалось недоступным ее пониманию. Он мне сказал: "Как знать? Может быть, тебе суждено стать Кольбером или Вобаном!" И если бы я стал тем или другим, он воздал бы мне должное и готов был бы отдать за меня сестру в награду за добытую мной славу, как отдал бы мне ее, будь я потомственным аристократом, если бы со дня своего рождения я был ему ровней. Но что я для нее!.. Да, я чувствую, что… стань я хоть Кольбером или Вобаном, для нее я навсегда останусь ничтожным Жильбером: то, что есть во мне и что вызывает ее презрение, невозможно ни стереть, ни позолотить, ни скрыть, — мое низкое происхождение. Если даже предположить, что я когда-нибудь добьюсь своего, я все равно не смогу занять в ее глазах положение, которое могло бы мне принадлежать по праву рождения. Что за глупость! Так потерять голову!.. О женщина, женщина! Какое несовершенство!

Остерегайтесь прелестных глаз, высокого лба, лукавой улыбки, величавой осанки. Вот, к примеру, мадемуазель де Таверне, женщина красивая, достойная править миром… Ошибаетесь: это чопорная провинциалка, опутанная аристократическими предрассудками. Пустоголовые красавцы, имеющие возможность учиться, но не желающие ничего знать, — вот кто ей ровня! Вот кто ее интересует… А Жильбер для нее — пес, даже хуже, чем пес: о Маоне она хоть позаботилась, а о Жильбере даже не спросила!