Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Ваше величество, — продолжала королева, — если бы вы знали латынь, то обнаружили бы в письме много комплиментов по моему адресу.

— О, отлично, — сказали король.

— Optime [15] Превосходно (лат.). , — вставил Шико.

— Но каким же образом, — продолжал Генрих, — относящиеся к вам комплименты могут нас с вами поссорить? Ведь пока брат мой Генрих будет вас хвалить, мы с ним во мнениях не разойдемся. Вот если бы в этом письме о вас говорилось дурно — тогда дело другое, и я понял бы политический расчет моего брата.

— А! Если бы Генрих говорил обо мне дурно, вам была бы понятна политика Генриха?

— Да, Генрих де Валуа. Мне известны причины, по которым он хотел бы нас поссорить.

— В таком случае погодите, ибо эти комплименты — только лукавое вступление, за которым следует злостная клевета на ваших и моих друзей.

Смело бросив королю эти слова, Маргарита стала ждать возражений.

Шико опустил голову, Генрих пожал плечами.

. — Подумайте, друг мой, — сказал он, — в конце концов, вы, может быть, чересчур хорошо поняли эту латынь, а письмо моего брата, возможно, не столь злонамеренно.

Как ни кротко, как ни мягко произнес Генрих эти слова, королева Наваррская бросила на него взгляд, полный недоверия.

— Поймите меня правильно, сир, — сказала она.

— Мне, Бог свидетель, только этого и нужно, мадам, — ответил Генрих.

— Нужны вам или нет ваши слуги, скажите!

— Нужны ли они мне, женушка? Что за вопрос! Что бы я стал делать без них, предоставленный самому себе, Боже ты мой!

— Так вот, сир, король хотел бы удалить от вас лучших ваших слуг.

— Это ему не удастся.

— Браво, ваше величество, — прошептал Шико.

— Ну, разумеется, — заметил Генрих с тем изумительным добродушием, которое было настолько ему свойственно, что до конца его жизни все на это ловились, — ведь слуг моих привязывает ко мне чувство, а не выгода. Я ничего им не могу дать.

— Вы им отдаете все свое сердце, все свое доверие — это лучший дар короля его друзьям.

— Да, милая женушка, и что же?

— А то, ваше величество, что вы больше не должны им верить.

— Помилуй Бог, я перестану им верить лишь в том случае, если они меня к этому вынудят, оказавшись недостойными веры.

— Ну так вам докажут, — сказала Маргарита, — что они ее недостойны. Вот и все.

— Ах, так, — заметил король, — а в чем именно?

Шико снова опустил голову, как всегда делал это в щекотливый момент.

— Я не могу сказать вам этого, ваше величество, — продолжала Маргарита, — не поставив под угрозу…

И она оглянулась по сторонам.

Шико понял, что он лишний, и отошел.

— Дорогой посол, — обратился к нему король, — соблаговолите обождать в моем кабинете: королева хочет что-то сказать мне наедине, что-то, видимо, очень важное для моих дел.

Маргарита не шевельнулась, лишь слегка наклонила голову — знак, который, как показалось Шико, уловил только он. Видя, что супруги были бы очень рады, если бы он удалился, он встал и вышел из комнаты, отвесив обоим поклон.

Удалить свидетеля, более сильного в латыни, как полагала Маргарита, чем он признавался, уже было для нее триумфом или, во всяком случае, известным залогом безопасности. Ибо, как уже было сказано, Маргарита считала Шико более ученым, чем он желал казаться, а наедине с мужем она могла придать каждому латинскому слову более широкое толкование, чем ученые педанты когда-либо давали самым загадочным стихам Плавта или Персия.

Таким образом, Генрих с женой оказались, к обоюдному удовольствию, наедине.

На лице у короля не было ни намека на беспокойство или угрозу. Он, ясное дело, латыни не понимал.

— Сир, — сказала Маргарита, — я жду, когда вы начнете задавать мне вопросы.

— Письмо это, видно, очень беспокоит вас, моя дорогая, — сказал король. — Не надо так волноваться.

— Ваше величество! Дело в том, что такое письмо — целое событие или должно считаться событием. Король ведь не посылает вестника к другому королю, не имея на то крайне важных причин.

— В таком случае перестанем говорить и об известии и о вестнике. Кажется, вы сегодня вечером даете бал или что-то в этом роде?

— Предполагала, сир, — удивленно ответила Маргарита, — но тут нет ничего необычного. Вы же знаете, что у нас почти каждый вечер танцы.

— А у меня завтра охота, очень большая охота.

— А!

— Да, облава на волков.

— У каждого свои развлечения, ваше величество. Вы любите охоту, я — танцы. Вы охотитесь, я танцую.

— Да, друг мой, — вздохнул Генрих. — И по правде говоря, ничего худого тут нет.

— Конечно, однако, ваше величество, вы сказали это со вздохом.

— Послушайте, что я вам скажу, мадам.

Маргарита насторожилась.

— Меня тревожит одна вещь.

— Что именно?

— Один слух.

— Слух?.. Ваше величество беспокоит какой-то слух?

— Что же тут удивительного, раз этот слух может вас огорчить?

— Меня?

— Да, вас.

— Я не понимаю.

— А вы сами ничего не слышали? — продолжал Генрих тем же тоном.

Маргарита начала всерьез опасаться, что все это было способом нападения, избранным ее мужем.

— Я женщина, лишенная всякого любопытства, — сказала она, — и никогда не слушаю того, что трубят мне в уши. К тому же я так мало значения придаю этим, как вы говорите, слухам, что, даже внимая им, почти ничего не расслышала бы. Тем более до меня ничего не доходит, раз я затыкаю себе уши.

— Так вы считаете, что все эти слухи надо пропускать мимо ушей.

— Безусловно, сир, особенно нам, королям.

— Почему нам в особенности, друг мой?

— Потому что о нас, королях, вообще так много судачат, что у нас покоя бы не было, если бы мы стали считаться с разговорами.

— Так вот, мадам, я с вами вполне согласен и сейчас дам вам отличный повод применить свою философию.

Маргарита подумала, что наступает решительный момент. Она собрала все свое мужество и довольно спокойно ответила:

— Хорошо, ваше величество. Сделаю это очень охотно.

Генрих начал тоном кающегося, который должен сознаться в тяжелом грехе:

— Вы знаете, как я забочусь о бедняжке Фоссез?

— Ага! — вскричала Маргарита, видя, что речь пойдет не о ней, и принимая торжествующий вид. — Да, да, о малютке Фоссез, о вашей приятельнице.

— Да, мадам, — ответил Генрих все тем же тоном, — да, о малютке Фоссез.

— Моей фрейлине?

— Вашей фрейлине.

— Вашей любимице, от которой вы без ума!

— Ах, друг мой, вы заговорили на манер одного из тех слухов, которые только что осуждали.

— Вы правы, сир, — улыбнулась Маргарита, — смиренно прошу у вас прощения.

— Друг мой, вы правы, слухи часто оказываются ложными, и нам, особенно же нам, королям, крайне необходимо превратить эту теорему в аксиому… но, помилуй Бог, мадам, я, кажется, заговорил по-гречески.