Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Однако она не обернулась.

Эрнотон выждал несколько минут; она не изменила позы.

— Сударыня, — заговорил он нежнейшим голосом, чтобы выразить этим свою глубокую признательность, — сударыня, вам угодно было позвать вашего смиренного слугу… он здесь.

— Прекрасно, — сказал дама. — Садитесь, прошу вас, господин Эрнотон.

— Позвольте, сударыня, мне прежде всего поблагодарить вас за честь, которую вы мне оказали.

— А! Это весьма учтиво, и вы совершенно правы, господин де Карменж; однако я полагаю, вам еще неизвестно, кого именно вы благодарите?

— Сударыня, — ответил молодой человек, постепенно приближаясь, — лицо ваше скрыто под маской, руки — в перчатках; только что, в минуту, когда я входил, вы спрятали от моих глаз ножку, которая, если б я ее увидел, свела бы меня с ума; я не вижу ничего, что дало бы мне возможность узнать вас; потому я могу только строить догадки.

— И вы догадываетесь, кто я?

— Вы — та, которая владеет моим сердцем, которая в моем воображении молода, прекрасна, могущественна и богата, даже слишком богата и могущественна, чтобы я мог поверить, что то, что происходит со мной сейчас, — действительность, ане сон.

— Вам очень трудно было проникнуть сюда? — спросила дама, не отвечая прямо на вырвавшиеся из переполнявшейся любовью души словоизвержения Эрнотона.

— Нет, сударыня, это было даже легче, чем я полагал.

— Верно — для мужчины все легко; но для женщины это совсем не просто.

— Мне очень жаль, сударыня, что вам пришлось преодолеть столько трудностей; единственное, что я могу сделать, — это принести вам мою глубокую, смиренную благодарность.

Но, по-видимому, дама уже думала о другом.

— Что вы сказали, сударь? — небрежным тоном спросила она, снимая перчатку и обнажая прелестную руку, нежную и тонкую.

— Я сказал, сударыня, что, не видав вашего лица, я все же знаю, кто вы, и, не боясь ошибиться, могу вам сказать, что я вас люблю.

— Стало быть, вы находите возможным утверждать, что я именно та, кого вы думали здесь найти?

— Так говорит мое сердце.

— Итак, вы меня знаете?

— Да, я вас знаю.

— Значит, вы, провинциал, совсем недавно явившийся в Париж, уже наперечет знаете парижских женщин?

— Из всех парижских женщин, сударыня, я пока что знаю лишь одну.

— И эта женщина — я?

— Так я полагаю.

— И по каким признакам вы меня узнали?

— По вашему голосу, вашему изяществу, вашей красоте.

— По голосу — это мне понятно, я не могу его изменить; по моему изяществу — это я могу счесть за комплимент; но что касается красоты — я могу принять этот ответ лишь как предположение.

— Почему, сударыня?

— Это совершенно ясно: вы уверяете, что узнали меня по моей красоте, а ведь она скрыта от ваших глаз!

— Она была не столь скрыта, сударыня, в тот день, когда, чтобы провезти вас в Париж, я так крепко прижимал вас к себе, что ваша грудь касалась моих плеч, ваше дыхание обжигало мне шею.

— Значит, получив записку, вы догадались, что она от меня?

— О, нет-нет, не думайте так, сударыня! Эта мысль не приходила мне в голову; я вообразил, что со мной сыграли какую-то шутку, что я жертва какого-то недоразумения; я решил, что мне грозит одна из тех катастроф, которые называют любовными интрижками, и только несколько минут назад, увидев вас, осмелившись прикоснуться… — Эрнотон хотел было завладеть рукой дамы, но она отняла ее, сказав при этом:

— Довольно! Бесспорно, я совершила невероятнейшую неосторожность!

— В чем же она заключается, сударыня?

— В чем? Вы говорите, что знаете меня, и спрашиваете, в чем моя неосторожность?

— О! Вы правы, сударыня, и я так жалок, так ничтожен рядом с вашей светлостью…

— Бога ради, извольте наконец замолчать, сударь! Уж не обидела ли вас природа умом?

— Чем я провинился? Скажите, сударыня, умоляю вас, — в испуге спросил Эрнотон.

— Чем вы провинились? Вы видите меня в маске, и…

— Что же из этого?

— Если я надела маску, значит, я, по всей вероятности, не хочу быть узнанной, а вы называете меня “ваша светлость”!

Почему бы вам не открыть окно и не выкрикнуть на всю улицу мое имя?

— О, простите, простите! — воскликнул Эрнотон. — Ноя был уверен, что эти стены умеют хранить тайны!

— Видно, вы очень доверчивы!

— Увы, сударыня, я влюблен!

— И вы убеждены, что я тотчас отвечу на эту любовь взаимностью?

Задетый за живое ее словами, Эрнотон встал и сказал:

— Нет, сударыня!

— А тогда что же вы думаете?

— Я думаю, что вы намерены сообщить мне нечто важное; что вы не пожелали принять меня во дворце Гизов или в Бель-Эба и предпочли беседу с глазу на глаз в уединенном месте.

— Вы так думаете?

— Да.

— Что же, по-вашему, я намерена была сообщить вам? Скажите наконец; я была бы рада возможности оценить вашу проницательность.

Под напускной наивностью дамы несомненно таилась тревога.

— Почем я знаю, — ответил Эрнотон, — возможно, что-либо касающееся господина де Майена.

— Разве у меня, сударь, нет моих собственных курьеров, которые завтра вечером сообщат мне о нем гораздо больше, чем можете сообщить вы, поскольку вы уже рассказали мне все, что вам о нем известно?

— Возможно также, что вы хотели расспросить меня о событиях, разыгравшихся прошлой ночью.

— Какие события? О чем вы говорите? — спросила дама. Ее грудь то вздымалась, то опускалась.

— Об испуге д’Эпернона и о том, как были взяты под стражу лотарингские дворяне.

— Как! Лотарингские дворяне взяты под стражу?

— Да, человек двадцать; они не вовремя оказались на дороге в Венсен.

— Которая также ведет в Суассон, где, как мне кажется, гарнизоном командует герцог Гиз. Ах, верно, господин Эрнотон, вы, конечно, могли сказать мне, почему этих дворян заключили под стражу, ведь вы состоите при дворе!

— Я? При дворе?

— Несомненно!

— Вы в этом уверены, сударыня?

— Разумеется! Чтобы разыскать вас, мне пришлось собирать сведения, наводить справки. Но, ради Бога, бросьте наконец ваши увертки, у вас несносная привычка отвечать на вопрос вопросом; какие же последствия имела эта стычка?

— Решительно никаких, сударыня, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

— Так почему же вы думали, что я стану говорить о событии, не имевшем никаких последствий?

— Я в этом ошибся, сударыня, как и во всем остальном, и я признаю свою ошибку.

— Вот как, сударь? Да откуда же вы родом?

— Из Ажана.

— Как, вы гасконец? Ведь Ажан как будто в Гаскони?

*— Вроде того.

— Вы гасконец, и вы не настолько тщеславны, чтобы просто-напросто предположить, что, увидев вас в день казни Сальседа у ворот Сент-Антуан, я заметила вашу благородную осанку?

Эрнотон смутился, краска бросилась ему в лицо. Дама с невозмутимым видом продолжала: