Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Отброшен был плащ, отброшен капюшон, исчезла нерешительность — дорога принадлежала ему так же, как и всем, и он спокойно поехал по ней, приноравливая аллюр своего коня к аллюру коней, трусивших впереди.

Он дал себе слово, что не заговорит ни с Реми, ни с его спутницей, а только приложит все старания к тому, чтобы они его узнали.

“Да, да, — твердил он себе, — если их сердца не совсем еще окаменели, мое присутствие — хоть я и оказался тут случайно — будет жестоким упреком этим вероломным людям, которым так сладостно терзать мое сердце!”

Анри не успел проехать и пятисот шагов, следуя за обоими всадниками, как Реми заметил его. Увидев, что Анри нисколько не страшится быть узнанным, а едет, гордо подняв голову, обратясь к ним лицом, Реми смутился.

Дама, заметив его, обернулась.

— Ах, — воскликнула она, — кажется, это все тот же молодой человек, Реми?

Реми снова попытался разубедить и успокоить ее.

— Не думаю, сударыня, — сказал он. — Судя по одежде, это молодой валлонский солдат. Он, наверное, направляется в Амстердам и проезжает через места, где идут военные действия, в поисках приключений.

— Все равно, меня это тревожит, Реми.

— Успокойтесь, сударыня. Если бы этот молодой человек был граф дю Бушаж, он бы уже заговорил с нами. Вы же знаете, какой он настойчивый.

— Но я также знаю, как он почтителен, Реми. Не будь он таким, я бы сказала: велите ему удалиться, Реми, — и перестала бы об этом думать.

— Конечно, сударыня, раз уж он был настолько почтителен, то таким же и остался, и если даже мы предположим, что это он, вам его так же нечего опасаться на дороге в Антверпен, как и в Париже на улице Бюсси.

— Так или иначе, — продолжала дама, еще раз оборачиваясь, — мы уже в Мехельне. Сменим лошадей, если нужно, но мы должны как можно скорее попасть в Антверпен.

— В таком случае, сударыня, я бы посоветовал не заезжать в Мехельн: кони у нас хорошие; поедем в селение, которое виднеется вон там, налево, — кажется, оно называется Вилленброк; таким образом, мы избежим необходимости пребывания в гостинице, расспросов, любопытства досужих людей. А если понадобится сменить лошадей или одежду, там сделать это будет гораздо легче.

— Хорошо, Реми, едем прямо в селение.

Они свернули налево по узкой дороге, едва протоптанной, но явно ведшей в Вилленброк.

Анри свернул там же, где и они, и последовал за ними, соблюдая то же расстояние.

Тревога Реми проявлялась во взглядах, которые он бросал по сторонам, в резких движениях, особенно же в ставшей для него привычной манере с какой-то угрозой оборачиваться назад и внезапно пришпоривать коня.

Легко понять, что все эти проявления беспокойства не ускользали от его спутницы.

Они приехали в Вилленброк.

В двухстах домах, насчитывавшихся в селении, не оставалось ни одной живой души; среди этого запустения испуганно метались забытые хозяевами собаки, заблудившиеся кошки; собаки жалобным воем призывали своих хозяев; кошки же неслышно скользили по улицам, покуда не находили безопасное, на их взгляд, убежище, и тогда из дверной щели или отдушины погреба высовывалась лукавая, подвижная мордочка.

Реми постучался в два десятка домов, но на его стук никто не ответил.

В свою очередь, Анри, словно тень, ни на шаг не отстававший от обоих спутников, остановился у первого дома и постучался туда, но так же тщетно, как те, кто делал это до него. Тогда, уразумев, что селение опустело из-за военных действий, он решил, прежде чем продолжать путь, выяснить, что намереваются делать путники.

Они же и в самом деле приняли решение, как только их лошади поели зерна, которое Реми нашел в закроме гостиницы, покинутой хозяевами и постояльцами.

— Сударыня, — сказал Реми, — мы находимся в стране отнюдь не спокойной и в положении отнюдь не обычном. Мы не можем безрассудно кидаться навстречу опасности. По всей вероятности, мы наткнемся на отряд французов или фламандцев, возможно даже испанцев, ибо при том странном положении, в котором сейчас очутилась Фландрия, здесь должно быть множество авантюристов со всех концов света. Будь вы мужчиной, я бы говорил с вами по-иному, но вы женщина, молодая, красивая, и, значит, опасности подвергается и жизнь ваша, и честь.

— О, жизнь моя — это ничто, — сказала дама.

— Напротив, это все, сударыня, — ответил Реми, — когда у жизни имеется цель.

— Так что же вы предлагаете? Думайте и действуйте за меня, Реми. Вы же знаете, что мои мысли не на этой земле.

— Тогда, сударыня, — ответил слуга, — останемся здесь, поверьте, что так будет лучше. Здесь много домов, которые могут служить хорошим убежищем. У меня есть оружие, мы будем защищаться или спрячемся — в зависимости от того, сочту ли я, что мы достаточно сильны или слишком слабы.

— Нет, Реми, нет, я должна ехать дальше, ничто меня не остановит, — возразила дама, качая головой, — если бы я боялась, то только за вас.

— Раз так, — ответил Реми, — едем!

И, не сказав больше ни слова, он пришпорил свою лошадь.

Незнакомка последовала за ним, а Анри дю Бушаж двинулся в путь вслед за обоими всадниками.

По мере того как путники подвигались вперед, местность принимала все более странный вид.

Поля, казалось, так же обезлюдели, как городки и селения.

И впрямь, нигде на лугах не паслись коровы; нигде ни одна коза не щипала траву на склонах холмов и не старалась взобраться на живую изгородь, чтобы дотянуться до зеленых почек терновника или дикого винограда; нигде ни одного стада с пастухом, ни единого пахаря, идущего за плугом, ни коробейника, переходящего от села к селу с тяжелым тюком за плечами; нигде не звучала заунывная песня, которую обычно поет северянин-возчик, вразвалку шагающий за своей доверху нагруженной подводой.

Насколько хватал глаз на этих покрытых сочной зеленью равнинах, на холмах в высокой траве, на опушке лесов не было людей, не слышался голос человеческий. Наверно, такой выглядела природа накануне того дня, когда созданы были человек и животные.

Близился вечер, Анри, охваченный смутной тревогой, чутьем угадывал, что двое путников впереди — во власти таких же чувств, и вопрошал воздух, деревья, небесную даль и даже облака о причине этого загадочного явления.

Единственные фигуры, оживлявшие, выделяясь на золотом фоне заката, уныние этой пустыни, были Реми и его спутница, которые, склонясь, прислушивались, не долетит ли до них какой-нибудь звук; да шагах в ста от них Анри, сохранявший все то же расстояние.

Опустилась ночь, темная, холодная; протяжно завыл северо-западный ветер, и вой этот в бескрайних просторах был страшнее безмолвия, которое ему предшествовало.

Реми остановил свою спутницу, положив руку на повод ее коня, и сказал: