Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Оба направились к казарме.

Когда они входили в общий зал, раздался звук трубы, по этому сигналу все Сорок пять вышли из своих комнат, словно пчелы из ячеек.

Каждый задавал себе вопрос, произошло ли что-нибудь новое, и, воспользовавшись в то же время тем, что все оказались вместе, осматривал товарищей, выглядевших иначе, чем прежде.

Все они были одеты с большой роскошью, быть может, дурного вкуса, но изящество заменял блеск.

Впрочем, у них было то, чего искал д’Эпернон, довольно тонкий политик, хотя плохой военный: у одних — молодость, у других — сила, у третьих — опыт, и у каждого этим возмещался хотя бы один из его недостатков. В целом они походили на компанию офицеров, одетых в партикулярное платье, ибо за редким исключением почти все старались усвоить военную осанку.

Таким образом, у всех оказались длинные шпаги, звенящие шпоры, воинственно закрученные усы, замшевые или кожаные перчатки и сапоги; все это блистало позолотой, благоухало помадой, было украшено бантами, “дабы являть вид”, как говорилось в те времена.

Людей с хорошим вкусом можно было узнать по темным тонам их одежды; расчетливых — по прочности сукна; щеголей — по кружевам, розовому или белому атласу.

Пердикка де Пенкорнэ отыскал у какого-то еврея цепь из позолоченной меди, тяжелую, как цепь арестанта.

Пертинакс де Монкрабо был весь в шелковых лентах и расшитом атласе: свой костюм он приобрел у купца на улице Одриет, приютившего одного дворянина, раненного грабителями. Дворянин этот велел привезти себе из дому новую одежду и в благодарность за гостеприимство оставил прежнее платье, слегка запачканное грязью и кровью. Но купец отдал костюм в чистку, и он оказался вполне пристойным; правда, зияли две прорехи от ударов кинжалом, но Пертинакс велел скрепить эти места золотой вышивкой, и таким образом изъян стал незаметен.

Эсташ де Мираду ничем не блистал: ему пришлось одеть Лардиль, Милитора и обоих ребят. Лардиль выбрала себе самый богатый наряд, который только допускался для женщин тогдашними законами против роскоши. Милитор облачился в бархат и парчу, украсился серебряной цепью, шапочкой с перьями и вышитыми чулками. Поэтому бедному Эсташу пришлось удовольствоваться суммой, едва достаточной, чтобы не выглядеть оборванцем.

Господин де Шалабр сохранил свою куртку серо-стального цвета, поручив портному несколько освежить ее и подбить новой подкладкой. Искусно нашитые там и сям полосы бархата придали этой неизносимой одежде новый вид. Господин де Шалабр уверял, что он весьма охотно надел бы новую куртку, но, несмотря на свои самые тщательные поиски, он не смог найти лучшего и более прочного сукна.

Впрочем, он потратился на короткие пунцовые штаны, сапоги, плащ и шляпу: все это на глаз вполне соответствовало друг другу, как всегда бывает в одежде скупцов.

Что касается оружия, то оно было у него безукоризненно: старый вояка, он сумел разыскать отличную испанскую шпагу, кинжал, вышедший из рук искусного мастера, и прекрасный металлический нагрудник. Это избавило его от необходимости тратиться на кружевные воротники и брыжи.

Все любовались друг другом, когда, сурово хмуря брови, вошел г-н де Луаньяк.

Он велел всем стать в круг и сам стал в середине с видом, не сулившим ничего приятного. Нечего и говорить, что все взгляды устремились на начальника.

— Господа, — спросил он, — все в сборе?

— Все! — ответили сорок пять голосов, обнаруживая единство, являвшееся хорошим предзнаменованием для будущих действий.

— Господа, — продолжал Луаньяк, — вы были вызваны сюда, чтобы служить в качестве личных телохранителей короля; звание это весьма почетное, но и ко многому обязывающее.

Луаньяк сделал паузу. Послышался одобрительный шепот.

— Однако кое-кто из вас, сдается мне, понял свои обязанности не слишком хорошо: я им о них напомню.

Каждый навострил уши: ясно было, что все страстно желают узнать, в чем заключаются их обязанности, если даже и не очень стараются выполнять таковые.

— Не следует воображать, господа, что король принял вас на службу и дает вам жалованье за то, чтобы вы поступали, словно легкомысленные скворцы, и по своей прихоти работали когтями и клювом. Необходима дисциплина, хотя и скрытая; вы же являетесь собранием дворян, которые должны быть самыми послушными и преданными людьми королевства.

Собравшиеся затаили дыхание: по торжественному началу речи легко было понять, что в дальнейшем дело пойдет о вещах очень важных.

— С нынешнего дня вы живете в Лувре, то есть в самой лаборатории государственной власти. Если вы и не присутствуете при обсуждении всех дел, вас нередко будут назначать для выполнения важных заданий. Таким образом, вы оказываетесь в положении должностных лиц, которым не только доверена государственная тайна, но которые облечены исполнительной властью.

По рядам гасконцев вторично пробежал радостный шепот. Многие высоко поднимали голову, словно от гордости они выросли на несколько дюймов.

— Предположим теперь, — продолжал Луаньяк, — что одно из таких должностных лиц, порою отвечающих за безопасность государства или прочность королевской власти, — предположим, повторяю, что какой-нибудь офицер выдал тайное решение Совета или что солдат, которому поручено важное дело, не выполнил его. Вы согласны, что такой человек заслуживает смерти?

— Разумеется, — ответили несколько голосов.

— Так вот, господа, — продолжал Луаньяк, и в голосе его зазвучала угроза, — сегодня здесь было выболтано решение, принятое на Королевском совете, что, может быть, сделало неосуществимой меру, которую угодно было принять его величеству.

Радость и гордость сменились страхом. Все Сорок пять беспокойно и подозрительно переглядывались.

— Двое из вас, господа, были застигнуты на том, что они судачили на улице, как две старые бабы, бросая на ветер слова столь важные, что каждое из них может теперь нанести кое-кому удар и погубить его.

Сент-Малин тотчас же подошел к Луаньяку и сказал ему:

— Сударь, я полагаю, что в данный момент имею честь говорить с вами от имени всех своих товарищей. Необходимо отвести подозрение от тех слуг короля, которые ни в чем не повинны. Мы просим вас поскорее высказаться до конца, чтобы мы знали, в чем дело и нам было ясно, кто достоин, а кто не достоин доверия.

— Нет ничего легче, — ответил Луаньяк.

Все еще более насторожились.

— Сегодня его величество получил известие, что один из его недругов, именно из тех, с которыми вы призваны вести борьбу, явился в Париж, бросая ему тем самым вызов или же намереваясь устроить против него заговор. Имя этого недруга произнесено было тайно, но его услышал человек, стоявший на страже, то есть такой человек, на которого следовало бы положиться, как на каменную стену: подобно ей, он должен был быть глух, нем и непоколебим. Однако же этот человек на улице принялся повторять имя королевского врага, да еще так громко, что привлек внимание прохожих и вызвал нечто вроде смятения в умах. Я лично был свидетелем всего этого, ибо шел той же самой дорогой и слышал все собственными ушами. Я положил руку ему на плечо, чтобы он замолчал, ибо он закусил удила и, если бы он произнес еще несколько слов, то помешал бы осуществлению мер столь важных, что я вынужден был бы заколоть его кинжалом; к счастью, он замолчал после первого моего предупреждения.