Александр Дюма - Дюма. Том 04. Королева Марго

— О Шарль, я же сказала, что она лжет, — ответила Маргарита, понизив голос.

— Вам, может быть, не известно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у графа де Л а Моля?

— Известно, брат мой.

— И то, что эта фигурка проткнута иглой в сердце, и то, что к этой иголке прикреплен флажок с буквой "М"?

— И это знаю.

— И то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове корона?

— Все знаю.

— И что скажете на это?

— Скажу, что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с короной на голове изображает женщину, а не мужчину.

— Вот что! — сказал Карл. — А игла, пронзающая сердце?

— Это чародейство, чтобы пробудить к себе любовь женщины, а не злодейство, чтобы причинить смерть человек.

— А буква "М"?

— Она обозначает вовсе не "смерть", как утверждает королева-мать.

— А что же? — спросил Карл.

— Она обозначает… обозначает имя женщины, которую любил Ла Моль.

— Как зовут ее?

— Братец, ее зовут Маргарита, — сказала королева Наваррская, падая на колени перед ложем короля; она схватила своими руками его руку и прижала к ней залитое слезами лицо.

— Тише, сестра! — говорил Карл, бросая вокруг взоры, сверкавшие из-под сдвинутых бровей. — Ведь если слышали вы, то и вас могут услыхать!

— Все равно! — ответила Маргарита, подняв голову. — Пусть меня слышит хоть весь свет! Я перед всем светом заявлю, что подло, воспользовавшись любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве.

— Марго, а если я тебе скажу: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда?

— Брат?!

— Если я тебе скажу, что Л а Моль невинен?

— Вы это знаете?

— Если я тебе скажу, кто истинный виновник?

— Истинный виновник?! — воскликнула Маргарита. — Так, значит, преступление все же было?

— Да. Вольно или невольно, но преступление совершено.

— Против вас?

— Против меня.

— Не может быть!

— Не может быть?.. Посмотри на меня, Марго.

Маргарита вгляделась в брата и даже вздрогнула, увидев, до какой степени он бледен.

— Марго, мне не прожить и трех месяцев, — сказал Карл.

— Вам, брат мой?! Тебе, мой Шарль?! — воскликнула сестра.

— Меня отравили, Марго.

Маргарита вскрикнула.

— Молчи, — сказал Карл, — необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.

— И вы знаете виновника?

— Знаю.

— Вы сказали, что это не Ла Моль?

— Нет, не он.

— Конечно, и не Генрих!.. Великий Боже! Неужели это…

— Кто?

— Мой брат… Франсуа?.. — прошептала Маргарита.

— Возможно.

— Или же, или же… — Маргарита понизила голос, точно сама испугавшись того, что сейчас скажет, — или же… наша мать?..

Карл промолчал.

Маргарита посмотрела на него, прочла в его взгляде утвердительный ответ и, снова упав на колени, бессильно прислонилась к сиденью кресла.

— Боже мой! Боже мой! — шептала она. — Это немыслимо!

— Немыслимо! — сказал Карл с визгливым смехом. — Жаль, что здесь нет Рене, а то бы он рассказал тебе целую историю.

— Рене?

— Да. Он рассказал бы, например, как одна женщина, которой он ни в чем не смеет отказать, попросила у него охотничью книгу из его библиотеки; как каждую страницу этой книги пропитала сильным ядом; как этот яд, предназначенный не знаю для кого, проник, игрою случая или Божьим попущеньем, в другого, а не в того, кому предназначался… Но Рене здесь нет, а если хочешь взглянуть на эту книгу, то она там, в моей оружейной; на ее страницах осталось столько яду, что хватит уморить еще двадцать человек, а надпись, сделанная рукою флорентийца, скажет тебе, что книга дана им лично соотечественнице.

— Тише, Шарль, тише! — сказала Маргарита.

— Теперь ты сама видишь, как важно, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.

— Но это же несправедливо, это ужасно! Пощадите! Пощадите! Вы же знаете, что он невинен!

— Да, знаю, но надо, чтобы он был виновен. Переживи смерть своего возлюбленного: это ничто в сравнении с честью французского королевского дома. Ведь я переживаю свой конец безмолвно, чтобы со мной умерла и тайна.

Маргарита поникла головой, поняв, что от короля нельзя ждать спасения Ла Моля, и вышла вся в слезах, не возлагая больше надежды ни на кого, кроме самой себя.

Как и предвидел Карл, Екатерина не теряла ни минуты; она сейчас же написала главному королевскому прокурору Лагелю письмо, которое, сохранившись в летописях истории дословно, бросает кровавый свет на все это дело:

"Господин прокурор, сегодня вечером мне сказали, что Ла Моль совершил святотатство. В его городской квартире найдено много предосудительных бумаг и книг. Прошу Вас вызвать председателя суда и как можно скорее приступить к следствию по делу о восковой фигурке, пронзенной в сердце, — деяние, направленное им против короля.

Екатерина".

На другой же день после письма Екатерины комендант Венсенского замка вошел к Коконнасу в самом внушительном окружении, состоявшем из двух алебардщиков и четырех личностей в черном.

Заключенному предложили сойти в залу, где его ждали прокурор Лагель и двое судей, чтобы произвести допрос на основании распоряжений, данных Екатериной.

За неделю, проведенную в тюрьме, пьемонтец многое обдумал; каждый день он ненадолго виделся с Л а Молем благодаря усердию их тюремщика, который, ничего не говоря, делал им этот неожиданный подарок, — по всей вероятности, не только ради человеколюбия; но, кроме этих встрече Ла Молем, когда они согласовали свое поведение на суде, решив отрицать все, Коконнас убедил себя, что при известной ловкости дело его примет хороший оборот; обвинения против них были не более серьезны, чем обвинения против других. Генрих и Маргарита не сделали никакой попытки к бегству, — следовательно, ни Ла Моля, ни его нельзя было изобличить в таком деле, где главные виновники его остались на свободе. Коконнас не знал, что король Наваррский находился в том же замке, а любезность их тюремщика внушила ему мысль, что над его головой простерлись какие-то защитные покровы, и он назвал их "незримыми щитами".

До сих пор все допросы касались намерений короля Наваррского, планов бегства и участия в этом бегстве обоих друзей. На все подобные вопросы Коконнас отвечал более чем туманно и очень ловко. Он и на этот раз готовился ответить в том же духе, заранее продумав свои ответы, но сразу увидал, что допрос перенесен в другую область. Разговор шел о том, один или несколько раз они были у Рене, одну или несколько фигурок заказывал Ла Моль.

Коконнас, готовивший себя к другому, решил, что обвинение становится значительно слабее, поскольку речь шла уже не об измене королю, а о том, кто делал статуэтку королевы, да и статуэтку-то вышиной каких-нибудь шесть дюймов. Поэтому он очень весело ответил, что и он, и его друг уже давно перестали играть в куклы, и с удовольствием заметил, что его ответы несколько раз возбуждали в судьях смех. Тогда еще не было сказано стихами: "Я засмеялся и стал безоружен"; но в прозе это говорилось часто. Поэтому Коконнас вообразил, что, заставив судей смеяться, он уже наполовину их обезоружил.