Александр Дюма - Дюма. Том 03. Две Дианы

Такая осторожная тирада пришлась по душе собранию, и возгласы одобрения снова вознаградили благоразумного храбреца, а Ла Реноди бросил Габриэлю:

— Теперь я жалею, что привел вас сюда! Как мы, должно быть, жалки в ваших глазах!

"Нет, не мне укорять их за слабость, — подумал Габриэль, — она слишком похожа на мою собственную. Да, рассчитывать на них невозможно".

— Так что же вы предлагаете? — крикнул Ла Реноди адвокату.

— Выжидать, не нарушая закона! Анн Дюбур, Анри Дюфор и еще трое наших парламентских сторонников подвергнуты аресту. И кто знает, не зависит ли их спасение от нашей сдержанности. Так сохраним же спокойствие и достоинство! Будем ждать!

И, желая закрепить свой успех, он выкрикнул:

— Кто со мной согласен, пусть подымет руку!

Почти все руки взметнулись вверх, как бы подтверждая, что речь Дезавенеля выражает волю всего собрания.

— Итак, — произнес он, — мы приняли решение…

— …о том, чтобы ничего не решить… — перебил его Кастельно.

— …отложить крайние меры до более благоприятного момента, — закончил Дезавенель, метнув яростный взгляд на барона.

Священник Давид предложил пропеть другой псалом.

— Идемте отсюда, — бросил Ла Реноди Габриэлю. — Эх, до чего же стыдно и противно! Эти люди только и знают, что петь. Весь их гнев уходит только на псалмы!

Они молча вышли на улицу и на мосту перед собором Богоматери расстались.

— Итак, прощайте, граф. Ужасно досадно, что вы по моей милости потеряли драгоценное время. Однако учтите, это еще далеко не последнее наше слово. Сегодня нам не хватало принца, Колиньи и многих других светлых голов.

— Нет, дорогой Ла Реноди, я не напрасно потратил время, — возразил Габриэль. — Скоро вы сами в этом убедитесь.

— Тем лучше, тем лучше… Но я все-таки сомневаюсь…

— Не сомневайтесь, — сказал Габриэль. — мне нужно было узнать, действительно ли протестанты теряют терпение. Теперь я вижу, что они его еще не потеряли, это для меня крайне важно…

Итак, расчет Габриэля на протестантов не оправдался, но в запасе оставался еще честолюбивый герцог де Гиз.

На следующий день, точно в десять часов утра, Габриэль явился в Турнельский дворец. Там его уже ждали и тотчас же провели к герцогу. Тот бросился к Габриэлю и крепко сжал его руки:

— Вот и вы наконец-то, забывчивый друг! Мне пришлось чуть ли не выслеживать вас, и если бы не я, Бог знает, когда бы нам довелось увидеться! В чем дело? Почему вы сразу же не пришли ко мне?

— Ваша светлость… столько горя… — тихо проронил Габриэль.

— Вот как! Я так и думал, — прервал его герцог. — Значит, вам солгали, не выполнили тех обещаний, что вам давали? Вас обманули, над вами надругались, вас истерзали! Я так и думал, что тут кроется какая-то гнусность! Мой брат, кардинал Лотарингский, был в Лувре, когда вы прибыли из Кале. Он слыхал, как вы назвались графом де Монтгомери, и догадался — недаром он священник! — что вы для них либо жертва, либо посмешище! Почему вы не обратились к нему? Он бы помог вам.

— Я вам крайне признателен, ваша светлость, но, уверяю вас, вы ошибаетесь. Данное мне обещание было выполнено наиточнейшим образом.

— Но вы говорите это таким тоном…

— Ничего не поделаешь, ваша светлость… но еще раз повторю: мне не на что жаловаться, все обещания, на которые я рассчитывал, были выполнены… в точности. Умоляю вас, не будем больше об этом говорить… Вы знаете, что я не большой любитель таких разговоров, а сейчас мне это вдвойне тяжело.

Герцога де Гиза расстроил подавленный тон Габриэля.

— Довольно, друг мой, — сказал он, — я, совсем того не желая, коснулся ваших еще не заживших ран. О вас больше ни слова!

— Благодарю вас, ваша светлость! — низко поклонился Габриэль.

— Но все-таки помните, — продолжал герцог, — что я всегда в вашем распоряжении.

— Благодарю.

— На этом и договоримся. Ну, а теперь, друг мой, о чем же мы побеседуем?

— Как — о чем? О вас, о вашей славе, о ваших намерениях.

— Моя слава! Мои намерения! — покачал головой Франциск Лотарингский. — Увы! На этот раз вы избрали слишком грустную тему.

— Как! Что вы говорите? — воскликнул Габриэль.

— Истинную правду, друг мой. Мне казалось, что я действительно заслужил некоторое признание, и это, естественно, обязывало меня ко многому. Я ставил перед собой определенные цели, я мечтал о великих подвигах… И я сумел бы их совершить, черт побери!

— И что же дальше?

— Дальше вот что, Габриэль. Вот уже шесть недель, как я возвратился ко двору, и я утратил веру в свою славу, я отказался от всех своих намерений.

— Боже мой! Но почему же?..

— Да разве вы не видите, каким постыдным миром завершили они все наши победы?

— Это так, ваша светлость, — согласился Габриэль, — не вы один сокрушаетесь… Такая богатая жатва — и такой скудный урожай!

— Вот именно, — продолжал герцог. — Как же вы хотите, чтобы я продолжал сеять для тех, кто не умеет убирать? Разве они сами не убили во мне жажду действия, подвига? Отныне моя шпага покоится в ножнах и не скоро вырвется из своего заключения. Война кончена, и я надолго распростился со своими честолюбивыми мечтами.

— Однако вы не утратили своего могущества, — возразил Габриэль. — При дворе вас почитают, народ вас любит, иноземцы страшатся.

— Народ… иноземцы… это верно, но не говорите мне о почете при дворе! Король и его присные не только свели на нет плоды наших побед, но и подорвали исподтишка мое личное влияние… Вернувшись, я застал здесь в зените славы… Кого вы думаете?.. Постыдно побитого при Сен-Лоране Монморанси! О, как я его ненавижу!

— Наверное, не больше, чем я, — прошептал Габриэль.

— Этот мир, о котором нельзя говорить без стыда, заключен именно им! И заключил он его себе на пользу! Больше того… Вы же сами видите, что за спиной коннетабля стоит не добрая слава, а нечто такое, что посильнее самого короля! Вам должно быть понятно, что мои заслуги не могут сравниться с заслугами Дианы де Пуатье, гром ее разрази!

— Боже мой! — прошептал Габриэль.

— Что сделала с королем эта женщина? Вы себе представляете? В народе поговаривают о каких-то зельях, о колдовстве! Я же думаю, что их сочетала не только любовь, но и преступление. Я готов поклясться в этом!

При этих словах Габриэль вздрогнул.

— Разве вы не согласны со мной, Габриэль?

— Думаю, вы не ошиблись, — глухо ответил он.

— И для полного унижения, возвратившись из армии, я получаю личную благодарность: с меня слагают полномочия главнокомандующего!

— Возможно ли! И это все, чем вас наградил король? — воскликнул Габриэль, умышленно подогревая пламя в негодующем сердце герцога.

— А какую еще награду можно преподнести слуге, который больше не нужен? — процедил сквозь зубы герцог. — Я же не господин коннетабль, осыпанный королевскими милостями! Он ведь вполне заслужил их своими бесконечными поражениями! Но клянусь Лотарингским крестом: если снова грянет война, а меня будут умолять стать во главе армии, я пошлю их к коннетаблю! Пусть он их спасает! А что до меня, так я принимаю приговор и подожду лучших времен!