Александр Дюма - Дюма. Том 03. Две Дианы

— Такое решение крайне прискорбно, и я глубоко сожалею о нем, — многозначительно заговорил Габриэль. — Но именно поэтому я и хотел вам предложить…

— Бесполезно, друг мой, бесполезно, — перебил его герцог. — Я уже решил. В мирное время о славе помышлять не приходится.

— Простите, ваша светлость, — возразил Габриэль, — но мое предложение и относится как раз к мирному времени.

— В самом деле? — заинтересовался Франциск Лотарингский. — Что же это? Нечто похожее по смелости на взятие Кале?

— Смелее, чем взятие Кале!

Герцог еще больше удивился:

— Даже так? Признаюсь, вы заинтриговали меня.

— Мы здесь одни?

— Совершенно одни. Нет никого, кто мог бы подслушать.

— Тоща вот что я вам скажу, ваша светлость, — смело заявил Габриэль. — Король и коннетабль решили обойтись без вас. Они лишили вас звания главнокомандующего — вырвите его снова из их рук.

— Но как? Объясните!

— Ваша светлость, чужеземные монархи боятся вас, народ боготворит, армия за вас, вы и сейчас больше король Франции, нежели сам король. Если вы осмелитесь заговорить как повелитель, вам все будут внимать как владыке. И я первый почту за счастье назвать вас "ваше величество"!

— Вот поистине дерзновенная затея, Габриэль! — с напускным изумлением улыбнулся герцог.

— Я преподношу эту дерзновенную затею великому человеку, — подхватил Габриэль. — Я говорю во имя блага Франции, а королем Франции должен быть именно такой человек. Вы повторите Карла Великого!

— А ведь Лотарингский дом происходит от него! — отозвался герцог.

— В этом никто не усомнится после ваших деяний, — заверил его Габриэль.

— Но где те силы, на которые я могу опереться?

— В вашем распоряжении две силы.

— Какие? Какие силы?

— Армия и протестанты, ваша светлость. Если хотите, вы можете стать военным диктатором.

— Захватчиком! — вырвалось у герцога.

— Скажем — победителем. Но можно и так — станьте королем протестантов.

— А как же принц Конде? — улыбнулся герцог де Гиз.

— У него очарование и ловкость, но величие и блеск — у вас. Кальвин не будет колебаться в своем выборе. Скажите слово — и завтра же у вас будет под началом тридцать тысяч избранных солдат.

— Я ценю вашу искренность, и, чтобы вам доказать это, я тоже открою вам свое сердце… Выслушайте меня. Я и сам не раз мечтал об этой… хм… затее, на которую вы мне сегодня указали. Но согласитесь, друг мой: поставив перед собою подобную цель, нужно быть уверенным, что ее достигнешь, а сделать такую ставку раньше времени — значит, потерять ее навсегда!

— Вы правы, — заметил Габриэль.

— Так вот. Такие перевороты нужно подготавливать долго и тщательно. Нужно, чтобы умы прониклись сознанием необходимости такого переворота. А разве вы можете утверждать, что ныне в народе созрела такая мысль?

— Привыкнут…

— Сомневаюсь, — ответил герцог. — Я командовал армиями, я защищал Мец, брал Кале, я дважды был главнокомандующим — и этого, однако, недостаточно! Недовольных, конечно, немало, но отдельные партии не представляют всего народа. Генрих Второй молод, разумен, отважен, он сын Франциска Первого. Да и опасности, кстати, не таковы, чтоб свергать его с престола.

— Итак, ваша светлость, вы колеблетесь?

— Более того, я отказываюсь. Вот если бы несчастный случай или какая-нибудь болезнь…

"И этот клонит туда же", — подумал Габриэль.

— А если бы такой случай представился, что бы вы тоща сделали?

— Тоща я стал бы регентом при юном и малоопытном короле. О, если бы это случилось, ваши предположения были бы вполне своевременны!

— Понимаю… Но если такого случая так и не подвернется?..

— Я решил терпеть.

— Это ваше последнее слово, ваша светлость?

— Последнее, — сказал герцог. — И пусть все это умрет между нами.

Габриэль поднялся с места:

— Теперь мне пора.

— Как? Уже?

— Да, ваша светлость, я узнал все, что хотел знать. Мне нужно было убедиться, что честолюбие герцога де Гиза еще не очнулось от спячки. Прощайте, ваша светлость!

— До свидания, друг мой.

И, опечаленный, растревоженный, Габриэль покинул Турнелльский дворец.

"Ну что же, — подумал он, — из двух земных союзников, на которых я рассчитывал, навстречу мне не пошел ни один. Кто остается? Бог!"

Диана де Кастро, вновь обосновавшаяся в Лувре, жила теперь в постоянной и смертельной тревоге. Она тоже выжидала, но это вынужденное гнетущее ожидание девалось ей, пожалуй, еще труднее, чем Габриэлю. Однако у нее сохранилась еще возможность получать некоторые сведения о Габриэле: раз б неделю паж Андре являлся на улицу Садов святого Павла и расспрашивал Алоизу о молодом графе. Правда, полученные вести не радовали Диану: граф де Монтгомери был молчалив, мрачен и подавлен. Рассказывая о нем, кормилица невольно бледнела и заливалась слезами.

Диана просто жаждала покончить с этими постоянными страхами и опасениями. Она долго колебалась, но в конце концов решилась.

В одно прекрасное июньское утро, закутавшись в простой плащ и скрыв лицо под густой вуалью, она вышла из Лувра и в сопровождении Андре направилась к Габриэлю.

Пусть он избегает ее… пусть!.. Она сама идет к нему, первая! Разве не может сестра навестить брата? Разве долг не велит ей предупредить его или утешить?

К сожалению, все ее мужество ни к чему не привело. Габриэль для своих одиноких прогулок избирал обычно ранние часы, и, когда Диана, робко постучала в ворота, оказалось, что его уже не было дома. Подождать? Но никто не знал, коща он вернется, а долгое отсутствие Дианы тотчас же заметили бы в Лувре.

Ничего! Она будет ждать столько, сколько нужно! А пока непременно повидает Алоизу и сама обо всем ее расспросит.

Андре провел свою госпожу в уединенную комнату и побежал за кормилицей .

За все эти годы Алоиза и Диана — дочь народа и дочь короля — ни разу не встречались. Поэтому, войдя в комнату, Алоиза хотела было низко поклониться г-же де Кастро, но Диана бросилась к ней, обняла и воскликнула, как в те далекие блогословенные времена:

— Дорогая кормилица!

— Как, сударыня, — робко спросила Алоиза, тронутая до слез, — вы помните меня? Вы меня узнаете?

— Конечно, помню! — засмеялась Диана и, слегка покраснев, добавила: — Я, кормилица, пришла не ради праздных разговоров…

— Вы хотите поговорить со мной о нем?

— Конечно!.. Как жаль, что я его не застала! Я бы и его утешила, и сама бы утешилась. Как он? Такой же мрачный, такой же угрюмый? Почему он ни разу не навестил меня в Лувре? Что говорит он? Что делает? Говори, говори же, кормилица!

— Вы же сами знаете, что он тоскует… Вы только представьте себе…

— Погоди, Алоиза, — перебила ее Диана, — ровно через час я должна уйти. Я не хочу, чтоб в Лувре заметили мое отсутствие. Так вот, через час выпроводи меня отсюда.